ним последнее время тесно общался.
Опознание. Мать с платочком у лица. Каталка. Бетонный пол весь в яминах – каталку пропихивают, колёсики вот-вот отвалятся. Простыня. Синяя рука от локтя с чёрными пальцами. Лицо – не узнать. Кирюха.
Как же страшно!
Кира – он же уверенный в себе был. Весёлый. Нравилась ему такая жизнь, крутёж этот нравился. Казалось, всё знает, всё чувствует. Варился в этой жизни, понимал её. Среди кожаных курток и белорубашечников, бомжей и бродяг, что шлялись возле дома, девок гулящих из соседнего подъезда – всем свой. Общался легко, обходил углы. Прижали! Ни хрена-то он не понимал. Только казалось… Скользил до первой выбоины.
Полтора месяца ждал. Жил он тогда этой поездкой, помнил. Казалось, продолжение должно быть.
Рассказал Кирюхе про камушки. Не всё, конечно… уклончиво – мол, ненцы попросили продать. Сейчас у него на руках только два, но если найдётся покупатель, то подвезут ещё. Кира, кажется, не поверил до конца, но завёлся – дело-то прибыльное. Обещал найти покупателя, если возьмут в долю. И нашёл. Забрал камни, встретился, деньги принёс – хорошие деньги, он и не ожидал, что будет так много. Весёлый был. Уверенный. Торопил с ненцами связываться, чтобы ещё везли. А через два дня – подъезд в Бибирево. Выследили его. Но ведь не сдал! Пальцы-то сломаны были…
Перепугался тогда сильно. В городе было страшнее, чем в лесу. Здесь не спрятаться, здесь людей столько, что каждый может оказаться тем, кто пришёл по твою душу. Думал уехать, но сил снова бежать и прятаться не осталось. Трясся, сидя в квартире у матери – ждал звонка в дверь. На похоронах не на гроб, не на Кирюху смотрел, а по сторонам – старался вычислить, кто за ним придёт. На поминки не поехал, забился в квартиру, оглушил себя водкой.
Через пару недель успокоился. Пронесло. Не сдал Кира!
Тогда и понял – если хочет жить, надо забыть про камни. Надолго, может, навсегда. Избавиться от них. Нет их и никогда не было.
Где в городе можно спрятать? Не в квартире же? Вспомнил Кольку, Лосиный остров. На электричке до Яузы. Там в лесу, недалеко от станции, поляна, а на краю дуб рос. Под ним и закопал. Место приметное, если что…
Возвращался на электричке в Москву, украдкой оттирал запачканные в земле руки и вдруг осознал, что этот поход на Север наконец-то закончился. Всё, что можно, похоронил. Осталось – забыть!
Может, он поэтому квартиру в Ростокино купил? Камни притягивают? Да нет… столько лет уже прошло. Хотя… что себя обманывать? Помнил о них. Знал, если что случится…
Светает. Посерело. Деревья внизу проявились. Ворона чёрным мазком спланировала, уселась на ветку. Кофе! Кофе хочется.
Прошёл на кухню. В турку – кофе, воду, ложку сахара. Теперь ждать, когда закипит.
Нет. Вины в Кириной смерти на нём нет. Не возьмёт он вину на себя. Оба дураками были, полезли куда не надо. И его могли тоже… вслед за Кирой или вместо Киры. Жалко – да! Невыносимо жалко.
Вина… Что такое вина? Откуда берётся?
Последнее время страшно раздражал мобильник. Чувствовал себя привязанным. Не хотелось сейчас ни с кем общаться, не то настроение. Даже с матерью разговаривать не хотел. Круг общения сузился до размеров семьи. Вот раньше как было? Стоял дома телефон – нет настроения – не подходи, не отвечай на звонок. Нет тебя дома. А на нет и суда нет. Не знаю я, что ты звонил. Потом появился автоответчик – увиливать от ответного звонка стало сложнее. Но и здесь был выход – не подключать. А вот с появлением мобильного телефона все разрушилось. Ты всё время на связи. Можешь не отвечать на звонок, сослаться на то, что был занят, но на экране так и будет висеть «иконка» – тебе звонили, ты нужен, изволь перезвонить.
А перезванивать не хочется. И вот тут сталкиваются «должен» и «не хочу». И если ты выбираешь «не хочу», появляется чувство вины.
Да везде это чувство, начиная с самого детства. Там, скорее, обратная картинка вырисовывается – «не должен», а «хочу», но сути это не меняет. Как ни крути, чувство вины тебе обеспечено. Не должен есть немытые яблоки, а я хочу! Не должен врать, а я буду!
Турка вспухла коричневой пеной. Налил в чашку.
Сидел на диване, смотрел в окно на просвет между домами – тёмно-серое небо наливалось синевой.
Глоток виски, глоток кофе.
Что там у нас ещё про вину?
Как же, как же! Родион Романович! Родя. Сенная площадь. Покаяние.
Вот где столкнулись – «не должен» и «хочу». Тварь я дрожащая или право имею? Совершил поступок, а через какое-то время понял, что не прав. Но действие уже свершилось. И возникло чувство вины. И надо либо жить с чувством вины, либо найти способ избавиться от него. А как?
И пошёл Родя к народу, каяться. Вышел на Сенную, упал на колени, землю поцеловал, попросил прилюдно прощения. Потом каторга.
Искупил грех, избавился от чувства вины. А может, и нет? Может, от чувства вины до конца избавиться невозможно? Может, покаяние – это только способ притупить это чувство, смириться с ним, чтобы дальше жить можно было? Молчит об этом Фёдор Михайлович.
Нет… Достоевский всё же схитрил с «Преступлением и наказанием». Взял крайний случай – то, что веками вбивалось в мозг, то, на чём держится людское сообщество, – не убий! Всем понятно, не оспаривается. Убил – совершил преступление, теперь должен быть наказан.
Убийство – преступление страшное. Вопрос в наказании… Вот Фёдор Михайлович и попытался внести в, так сказать, правовой аспект ещё и моральную составляющую.
В случае Родиона Раскольникова – прокатывает. Да ещё и время было такое – народ Бога почитал, заповеди. К заутрене, в церковь, по узким тропкам в снегу, по лёгкому морозцу. Тут, конечно, на колени, землю целовать – простите, люди! Идея…
Только почему-то представляется мне Сенная площадь, кишащая разномастным людом, спешащим по своим делам, грязная, серая. И вот среди людского мельтешения вдруг падает человек на колени, раскидывает руки, кричит: «Убил я! Простите, люди!» Шарахнутся от него как от сумасшедшего, мимо поспешат пройти, не заметить.
Выдуманное место. Не здесь каются.
И замазывается этой красивой идеей главное – признание своего преступления перед законом. Закон в данном случае – это и есть изъявление духовной воли народа. Закон назначает наказание за содеянное. И основное здесь – чистосердечное признание и раскаяние, как сейчас принято говорить, в рамках судебного следствия. Именно