Читать интересную книгу Завтра наступит вечность - Александр Громов

Почти всегда.

И совсем мало тех, кто хочет разъять скальпелем на части мой дар, протравить его кислотами, измерить, взвесить и с холодной головой попытаться разобраться, что к чему. Эти, с холодными головами, – самые страшные. Не для кого-то там – для меня лично. Допустим, я еще увижу Землю. Завершится это задание, может быть, следующее, в лучшем случае еще два-три – и надобность во мне перестанет чувствоваться столь остро. Кем тогда я стану для Корпорации?

Объектом изучения, вроде неизвестного минерала. Вроде диковинного зверька – обязательно в клетке с надписью «не дразнить». С кормлением по часам. С выполнением многих моих желаний, кроме одного – свободы.

Мне позволят сколько угодно ковыряться в технике, какую ни попрошу – от электронного микроскопа до шагающего экскаватора. Меня увлекут любимым делом. По части комфорта я буду как сыр в масле кататься, мне позавидуют многие и многие…

И я начну завидовать многим и многим. Нищим. Никому не нужным. Свободным.

Одно радует: это случится еще не завтра.

…Хуже всего пришлось у самой котловины. Попытка сунуться в нее через естественный, облюбованный зверьем проход привела бы только к тому, что в заболоченном ручье «Крусайдер» увяз бы по башню. Экономя жалкие остатки горючего, мы до ночи искали проход меж сопок и убили весь следующий день на расчистку облюбованной лощинки. После этого каждый из нас мог с полным правом утверждать, что вволю поработал в каменоломне и на лесосеке. Господи, и я еще считал, что на Клондайке-Грыже было тяжелее, чем на Надежде! Там, куда посылает Корпорация, легко не бывает. Там только одна, но пламенная мысль: когда же все это кончится?

Надежда – Лаз – Луна Крайняя – лифт – «Гриффин» – снова лифт – Земля…

Окажусь на Земле – никогда в жизни не поеду в Африку. Что я там забыл? Львов и гиеновых собак на воле я уже видел, а без мухи цеце отлично проживу. И вообще в тропики я никогда не поеду. Буду жить в средней полосе, но сначала приду в себя где-нибудь на Таймыре. Хорошо бы с Надей… Неужто Корпорация не оплатит спецрейс?

Оплатит, конечно.

Там сейчас хорошо, наверное. Зима идет к концу, солнце уже показывается часа на два, на три и, не в силах взмыть высоко, ползет у самого горизонта, лениво тянет над щеточкой редколесья, как объевшийся рыбой пеликан. Снег, щиплющий лицо морозец, уроки управления оленьей упряжкой, гудящая в избе печь, баня с нырянием в прорубь и умиротворяющая мысль: еще месяца три не будет никакого гнуса…

В котловине гнус был, да еще какой! Мелкие мошки облепляли лицо шевелящейся коркой, лезли в глаза и уши, москиты жрали заживо, прячась только во время дождя. Стада зебр и гну давным-давно покинули котловину, и чем без них питались крылатые упыри, было непонятно. Возможно, специально поджидали нас.

Очень вовремя у нас кончился репеллент, ничего не скажешь…

Стерляжий приказал жечь дымные костры. Мудро. Когда бы Лаз ни открылся, лучше попасть в него слегка копченым, нежели обглоданным до скелета. Валера на Луне Крайней принюхается и сглотнет слюну, вспомнив шашлык.

Где он, этот Валера?!

Оба оставленных нами предмета – маячок и моя рация – оказались на месте, никто на них не польстился. Вокруг было много следов парно– и непарнокопытных, валялись кучки навоза. Маячок исправно посылал сигналы (я тут же выключил его, экономя батарею), и рация была в порядке, даром что побывала под несколькими тропическими ливнями. В закрытых учреждениях умеют делать хорошую технику. Нисколько не сомневаюсь, что рация уцелела бы и под копытами носорога, не то что какой-то зебры. Техника, не требующая бережения и ухода. Техника для дураков.

Было время, когда я любил подобную технику, но это кончилось еще в детстве – и моем, и Берша. Позже я стал относиться к ней с оттенком презрения, как к тупым солдафонам, без задержки и без мысли исполняющим любые уставные команды. Тогда мне нравилось общаться с чем-то, что слушалось только меня, брезгливо отвергая посторонних. Вроде моего рабочего стенда для наладки не-скажу-чего в том НИИ, откуда меня поперли из-за дурака-пожарника. Пусть это не настоящий эпизод моей жизни, а сконструированный, но сконструирован он был верно, по делу. Пусть так не было на самом деле – ерунда, так МОГЛО быть!

Теперь же я только радовался тому, что маячок и рация в полном порядке. Пусть разваливается что-то одно; когда разваливается все разом – это перебор.

Теперь нам оставалось просто жить в котловине. Жить и ждать.

Песков пришел в умиление, вновь увидев дерево, испещренное его надписями, и тут же вырезал новую. Больше всего меня настораживало то, что он не спускал глаз со своего вещмешка и отказался пойти на сопку за дровишками для костра, сославшись на якобы подвернутую ногу. Что он прятал в вещмешке? Что надеялся провезти контрабандой на Землю?

Вообще-то я уже догадывался – что.

Наставить на Пескова автомат и потребовать предъявить? Не выйдет: помешает Стерляжий, да и Надя с Аскольдом не поймут. Чего доброго, еще решат, что я сошел с ума, да меня же и подстрелят. Покопаться в мешке ночью? Тоже не выйдет: Песков всегда кладет его себе под голову…

Он очень бережет свой вещмешок, и, что особенно противно, делает это неназойливо: если не знать об этом, то и вовек не догадаешься.

Быть может, еще раз попытаться открыть глаза Наде?

Бесполезно.

Аскольду?

Еще того хуже. Стерляжему? Обзовет молокососом и потребует, чтобы я не приставал к его другу-приятелю.

Никто не верит. Никто не поверит в то, что Песков однажды уже попытался угробить нас ради того, что у него в вещмешке, и может повторить попытку…

Мы опасны, потому что можем ненароком узнать его тайну. И мы ему уже не нужны, мы никчемны, потому что, имея оружие и такое великолепное укрытие, как танк, он способен просидеть здесь столько, сколько понадобится. Пока не откроется Лаз. И плевать ему на всех на свете крокодилов как современных, так и плиоценовых…

На крокодилов-то ладно. Но я терпеть не могу, когда плюют в меня. И еще меньше мне нравится, когда меня подстерегают, норовя убить. Есть у меня такой недостаток.

Два дня миновали без происшествий. Стерляжий быстро приходил в себя, перестал пользоваться костылем и всякую свободную минуту посвящал голосовым упражнениям, пытаясь избавиться от заикания. То басил, как дьякон, то завывал, как гиеновая собака. Кажется, дело мало-помалу шло на поправку.

Мы ждали. Мы ходили на охоту за пределы котловины, стараясь не слишком удаляться – а ну как в это самое время откроется Лаз? Мы били на себе москитов и часами отсиживались в едком дыму, кашляя и утирая слезы. Мы коптили впрок крокодилье мясо. Мы спали в тесном нутре танка, содрогавшегося от храпа Стерляжего, и на ночь я затыкал бы себе уши паклей, если бы не был так насторожен.

Мы в подметки не годились Робинзону. Тот работал – мы просто жили в надежде и ожидании. В гробу мы видели задел на будущее заодно с самим будущим, если оно похоже на настоящее. Всем, кроме меня и – уверен – Пескова, было скучно.

Надя тревожно приглядывалась ко мне и однажды прямо спросила, что со мной творится. Я отшутился. Вы думаете, легко знать и молчать? Святу это ни за что не удалось бы, я его знаю, зато на такие подвиги был способен Берш. Черт побери, я радовался тому, что был когда-то Бершом, а не самим собой! Воистину, все, что ни делается, делается к лучшему.

Только на третий день я придумал, как и что мне делать. Самый простой выход: инвентаризация имущества. Очередная и, так сказать, плановая. Но идея должна была исходить от босса. А главное, ее следовало подать вовремя.

Не утром и не днем. Вечером. Чтобы отложить на завтра. Чтобы у Пескова не возникло жгучего соблазна перестрелять нас всех к едрене-фене, чуть только мы доберемся до его вещмешка.

Всех нас он не перестреляет, попросту не справится – я не дам, – но одного-двоих может положить запросто. Он начнет действовать первым, и, как бы я ни следил за ним, у него будет фора в долю секунды.

И если он зацепит Надю…

Не стоит загонять крысу в угол – тварь может прыгнуть в лицо. Того, кто опасен, нельзя припирать к стенке.

Лучше оставить ему целую ночь.

Глава 4

Дремлющий человек очень похож на спящего, хотя и способен отчасти к восприятию действительности. У дремы только один, зато существенный недостаток: она может незаметно перейти в сон.

В танке было тесно. Как в перенаселенной туристской палатке, когда всем приходится спать на боку и переворачиваться на другой бок по команде. Это не сон, а уж не знаю что. Удивительно, что в таких условиях людям все же удается выспаться.

Храпел Стерляжий, ровно дышала Надя, свистел носом Аскольд, шуршал дождь по броне. Иногда вдали важно и подолгу рокотал гром, как будто чьи-то гигантские челюсти дробили валуны, выплевывая щебень и гравий. Ярость первых гроз сошла на нет, природа устала от катаклизмов. Дождь как дождь, по звуку – обыкновенный летний дождь средней полосы. Если заткнуть нос и не чувствовать запахов бензина, масла и металла, можно подумать, что капли стучат не по броне, а по шиферной крыше.