Он рыпается тут же к ней, но она демонстративно отодвигается в сторону.
— Мне нужно будет пространство пока. Не принуждай меня. И не набрасывайся. Я… я…
Срывающимся голосом он вмешивается, когда она не в состоянии закончить фразу:
— Хорошо. Не говори этого. Это слово. Принуждать. И… не отталкивай меня. Хотя бы сразу. Ты же не хочешь отталкивать на самом деле, — он заводит опять гневно, но сбавляет обороты.
Бесцельным касанием она чертит пальцами линию — от выемки его горла до низа живота. Он следит за движениями, как зачарованный.
— Как все просто у тебя, Карелин, — бормочет она. — Хочу и дай. Кто обо мне позаботится? Я о себе должна заботиться.
— Я о тебе позабочусь. Я.
Роман будто бы в размерах увеличивается, его силуэт в темноте преображается. Впервые выпрямился до предельного конца. Пространство расходится трещинами, точь-в-точь повторяя ломаный рисунок ее души.
Она невольно смеется, негромко и коротко. Горько.
— Тебе нужно время, Кира, хорошо. Я просто не собираюсь изображать, что мы не хотим друг друга. Я в эти игры не играю.
Усилием воли она сдерживается от ответного упрека. Когда начинает говорить, он умещает тонкую кисть в своей ладони и прячет ее руку где-то там. В темноте не видно. Наверно, по центру грудины.
— Я не играю ни в какие игры. Рома. И я прошу тебя не наказывать Кирилла за инцидент утром. Неважно, что там как закрыли. Я наехала уже на них. Я буду парией, если ты пройдешься по них катком.
Он мнет и мнет ее ладонь.
— Пускай так, — наконец-то произносит Роман. — Он баран, этот Кирилл. Пойдет на ветер гулять, как закончится все. Лешей давно хотел его сменить.
Когда они выходят обратно на свет, в гостиную-кабинет, Кира сообщает, что идет спать.
Карелин смотрит на нее из-подо лба, но молчит. С собой она явно его не приглашает.
Ступая в промозглую спальню, девушка понимает, что напрочь забыла о состоянии комнаты. Зимний ветер тут же неплохо обжился. Осколки с пола так никто и не прибрал. Теперь ей, блин, будить Петю, чтобы устроиться у того спать.
Она едва не вскрикивает от испуга, оборачиваясь и выхватывая взглядом силуэт Карелина в дверном выступе.
Он осматривает окна и стекло, а в сторону хозяйки комнаты даже не глядит.
— Пошли, есть комната свободная.
Он разворачивается до того, как она успевает запротестовать. Но останавливается и выжидает некоторое время.
Затем склоняет голову вправо и поднимает на Киру взгляд.
— Не спорь, — едва различимо говорит, — иди за мной.
Они спускаются вниз и Роман открывает перед ней дверь спальни намного скромнее. Та соседствует с кухней и подсобкой.
— Спасибо, — Кира смотрит в одноместную кровать невидящим взглядом и не находит в себе смелости повернуться к нему.
— Пожалуйста.
Тон его низкого голоса наждачкой прокатывается по коже, и он уходит.
А последнее слово словно зависло в воздухе, расширяясь и расширяясь, чтобы заполнить комнату до краев, чтобы занять собой все свободное место, раз хозяин не может здесь находиться.
Глава 40
Кира просыпается рано, но чувствует себя отдохнувшей. К счастью, к комнатушке примыкает личная ванная и высовываться в дом не потребуется.
Спала в толстовке, а брюки лень натягивать. Да и грязные они. Еще бы белье чистое откуда-то взять. Похитители, блин, недоделанные. Сами небось с запасом вещей.
Во дворе движения и люди множатся с каждой минутой. Одно из окон как раз выходит на клаптик парковочного навеса. Кира наблюдает за происходящим, чтобы дождаться выхода Карелина.
Она не надеется на встречу до его отъезда. На его месте не искала бы личного контакта. Слишком… слишком. Вчерашний отворот-поворот ранил его, но ничего, Кира вспомнит его истерзанную душу в вечерней молитве. Переживет он как-нибудь. Была целая неделя привыкнуть, а она все-таки не хочет, чтобы ее сердце взорвалось. Убирать потом долго.
Но замечая его грузный силуэт, обходящий одну из тачек, все рациональные настроения летят в тартарары.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Карелин направляется обратно в дом, хотя вроде все остальные готовы выезжать.
И Кира передвигает ногами по направлению к двери намного быстрее, чем мыслит.
В той стороне коридора, что ближе к парадному входу, копошатся и толпятся мужики, и она огорченно заворачивает в сторону подсобки.
Как же тупо, однако.
Хотела бы с ним попрощаться. Только уж точно не на глазах у кого-то.
Теперь прячется у выхода из подсобки, в толстовке до середины бедра и голыми ногами. И босиком еще.
Звук шагов по коридору сигнализирует чье-то приближение. Кира закрывает глаза на мгновения. Она знает, кто это.
Она выглядывает, прислонившись к дверному косяку, когда слышится стук в соседнюю комнату. Ту, где она спала сегодня ночью.
Карелин смотрит себе под ноги сосредоточенно. Грубо проводит себе под коленом рукой, словно что-то выпрямляя.
— Я тут, — отзывается она вполголоса.
Ей-Богу, смотрит на нее, как на призрака.
Направляется так медленно, что Кира на одном месте готова воспламенится. Приглаживание собственных волос вроде должно утихомирить… утихомирить что-то… но спокойнее точно не становится.
Она пропускает его внутрь, отодвигаясь вглубь небольшой комнаты.
Вчерашний вечер чудится параллельным миром, путешествием в темную-темную сказку… Теперь, при свете дня, она не может поверить, что позволила ему вылизать половину ее лица. Как псине. И еще вся растаяла лужицей от этого.
— Я вернусь завтра ночью или утром.
— Угу.
Он рассматривает ее босые ступни, как головоломку.
— Попробуй не вернись. Живым, я имею в виду. Я солью все, что знаю в подробностях во все СМИ. Не анонимно.
— Ты сольешь, — тянет Карелин задумчиво, — это да. Вчера заботилась о себе, сегодня — на жертвенный постамент. Если ты любила меня хотя бы на четверть того, как люблю тебя я, тебе было бы понятно… Совершенно понятно и ясно, как вчера твои слезы повлияли на исход этой тупой войны больше, чем что-либо другое.
Она выдерживает этот удар «люблю», «тебя», «я», с достоинством, что сама от себя не ожидает.
Плавали — знаем. Их там в британских колледжах точно учат, как это все так охрененно говорить. Она уже купилась на слова, ему не нужно ей ничего продавать. Она теперь ориентируется на действия.
— Если ты любил меня хотя бы на четверть того, как я люблю тебя, то ты бы никогда не позволил мне думать, что бросил меня. Но тебе всегда нужно, чтобы у тебя все по наполную, по максимуму было? Если и исчезать — то обрубая все концы.
Он приходит в такой гнев, что Кире не страшно. Она наблюдает за дальнейшим развитием событий со стороны, словно вне собственного тела.
Достает пистолет четкими, ломаными движениями. Пробует курок, словно проверяя на месте ли тот. И стреляет, в один из углов под потолком.
Какой славный дом, даже в кухонной подсобке есть камера.
Карелин вот-вот трещинами пойдет, и блеск опухших зеленых глаз сожрал бы энергию даже молнии. Грудина расходится такой амплитудой, что на соседнюю планету удастся что-то от нее отбросить.
Удар по квадратному кухонному островку с утварью обрушивается мощностью достаточной, чтобы отодрать тот полностью от пола. Карелин отбрасывает его в сторону двери — потому что в подсобке больше негде развернуться.
Грохот от падения кастрюль и банок стоит неимоверный.
Она чуть сдвигается в сторону, задевая толстовкой один из ящиков за спиной, — так как Карелин заходится такими вдохами, что Киру, как ветром, может унести.
Видимо, это Кирилл пытается отодвинуть дверь на себя, чтобы понять произошедшее. Мгновенно развернувшись, Карелин орет на него:
— Пошел вон!
Не такой уж Кирилл баран, ретируется за долю секунды.
— Так, значит, теперь будет. Будешь как красной тряпкой этим трясти.
— Это еще ничего, — мрачно смотрит Кира на него, — это я деликатно.