Вот дядька Крут все никак не находил себе места, и чем дольше, тем пуще.
— Дяденька Крут, а ты отчего тут стоишь? — Яромира задрала голову, чтобы видеть его лицо, и подергала за рукав, привлекая внимание.
Поёжившись, она поплотнее запахнула на груди теплый шерстяной платок. Из-под края рубашонки выглядывали ладно скроенные кожаные башмачки, а под платком угадывалась теплая свита.
— А я в тереме останусь, — буркнул он не слишком дружелюбно.
— Тебя батюшка наказал? — сочувственно спросила маленькая княжна, и воевода едва не крякнул.
Потешно устроен детский мирок.
— Напрочь! За тобой с сестрой приглядывать оставил.
По правде, ничего такого Ярослав ему не приказывал. Да и не было нужды оставлять кого-то приглядывать за теремом. С князем на ловиту уходила совсем малая часть дружины, обернутся они за пару дней, и уж к концу седмицы женщины зажарят к пиру свежее кабанье мясо.
Воевода сам сказал, что останется. Оговорился, мол, что старые раны еще не затянулись до конца, напоминают о себе. Мстиславич был токмо рад. С таким облегчением сжал плечо своего старого пестуна, что тому помстилось, что и впрямь князь собирался его в тереме оставить. Вот и обрадовался, что обошлось, и дядька Крут сам все порешил.
— А чего за нами приглядывать? — Яромира захлопала длинными ресницами.
— Да что ж ты под руку лезешь, зазноба эдакая!
Не успев ответить девочке, воевода обернулся на громкий голос. У дальней клети, прижимая запястье ко рту, стояла перепуганная Любава. Подле нее суетился не менее встрепанный отрок, отбросив в сторону точило для топора и свою незаконченную работу. Прищурившись, дядька Крут разглядел, что по запястью маленькой княжны стекает тонкая струйка крови.
— Да ты сам куда глядел, ротозей, совсем ополоумел! — нежданно-негаданно Чеслава коршуном подлетела к княжне и отроку, двумя руками схватила Любаву и развернула к себе лицом, принялась разглядывать ее запястья.
Девочка тихонько захныкала.
— Да вот чего, — воевода вздохнул и, подхватив охнувшую Яромиру на руки, зашагал в сторону ее старшей сестры.
На причитания да громкие голоса из терема повыскакивали мамки да няньки, упустившие из виду двух своих воспитанниц. На высоком, резном крыльце показалась и взволнованная княгиня.
Степенно шагая с девочкой на руках, дядька Крут только хмыкнул. Ну, еще князю пора явиться, да старой бабке Мальфриде вылезти из своих горниц, и соберет маленькая проказница вокруг себя всю семью.
— Ой, а что у нее случилось? — Яромира испуганно прижалась к воеводе, обхватив его за шею двумя тонкими ручонками. — Любаве больно?
— Не больно, — тот покачал головой.
Вокруг зареванной княжны столпилась едва ли не половина подворья. Когда дошли и они с Яромирой, то княгиня Звенислава Вышатовна уже наводила порядок твердым, недрогнувшим голосом. Она отправила обратно в терем мамок да нянек, куском полотнища наскоро перевязала Любаве руку, которую та порезала, неосторожно сунувшись под точило, и велела отроку не подпускать больше ни одну из девочек к таким занятиям.
Когда воевода поставил Яромиру на землю подле сестры, рядом с ним и княгиней оставалась лишь Чеслава. Завидев его, она безотчетно подобралась и вскинула выше подбородок, принявшись глядеть прямо перед собой. Единственный, не скрытый повязкой глаз так и зыркал во все стороны.
— … не смей больше и приближаться к Вышате, покуда он точилом орудует, — сидя перед Любавой на корточках, княгиня одновременно отчитывала ее и вытирала с зареванных щек горячие слезы. — А коли б тебе руку отрезало! Что тогда?!
— Кому бы тут руку отрезало?
С крыльца медленно сошел Ярослав, поправляя кожаные наручи. Он внимательным взглядом окинул всхлипывающую дочь, жену и притихшую вторую дочь, затем его взгляд метнулся на воеводу, а после — на Чеславу. И дядька Крут, и девка одновременно пожали плечами. Мол, мы здесь ни при чем.
— Никому, — княгиня выпрямилась и встала подле Любавы, положив той ладонь на макушку в попытке пригладить растрепанные волосы.
Завидев отца, Любава тотчас перестала плакать. Выдержав взгляд мужа, Звенислава Вышатовна подтолкнула обеих девочек в спину.
— Ну же, пожелайте батюшке доброй ловиты!
Обычно робеющая Яромира нынче шагнула первой, а Любава потянулась вслед за ней, когда со стороны ворот донеслись взволнованные голоса, а после прямо на подворье через них влетел всадник. На мгновение воевода напрягся, и рука сама потянулась к мечу, но после он узнал в запыленном, замыленном лице одного из старших гридней, Лутобора. Тот соскочил на землю прямо на ходу, и отроки едва подоспели поймать поводья и остановить жеребца.
Тяжело, прерывисто дыша, он склонился перед Ярославом и прохрипел.
— Батька… беда…
На них глядели со всего двора, а две перепугавшихся княжны вжимались с обеих сторон в княгиню, которая нынче казалась такой же взволнованной.
— Ступай за мной, — немедля велел Ярослав гридню, кивком головы показал воеводе следовать за ним и поспешил в терем.
Внутри просторных длинных сеней он поймал холопа и приказал тотчас найти и привести к нему сотника Стемида. Втроем они вошли в гридницу, и воевода шел из них последним, сверля тяжелым взглядом потемневший от пота затылок гридня Лутобора, принесшего дурные вести. От того разве что пар нынче не шел — таким он был запыхавшимся и растрепанным.
— Принеси-ка нам холодненького кваса! — велел воевода другому отроку, прежде чем закрыть за собой тяжелые двери гридницы.
Переступив с ноги на ногу и оправив на себе теплую, шерстяную рубаху, Лутобор покаянно посмотрел на князя. Были они оба ровесниками, и много зим назад бывало, что воевода ставил их в пару поупражняться с мечом. Гридень смахнул со лба слипшиеся, некогда светлые волосы и заговорил. Его голос звучал твердо и уверенно.
— Не доглядели мы за Белоозером, князь. Твоя воли — казни.
— Как — не доглядели?
Тихонько пискнув, в горницу вошла девка с кувшином кваса и тремя чарками. Пока она не вышла, никто их мужчин больше не говорил. Лутобор облизал сухие губы — пить хотелось нестерпимо — и усилием воли заставил себя отвернуться от кувшина и поглядеть на своего князя.
— Воевода его… Драганом кличут… увел дружину за собой. Сказал, мол, на охоту. Еще до Осенин. Токмо не вернулся никто из них и по сю пору.
Раздался негромкий стук. Это Ярослав расколошматил одну из глиняных чарок о дощатый пол.
— Целую дружину прозевал! — дядька Крут постучал кулаком по лбу. — Да как ты гриднем заделался!
— Не береди, воевода, — огрызнулся Лутобор, метнув злой взгляд темными глазищами. — Коли нужда будет, я за все головой отвечу.
— Да что с твоей головы-то взять, разума там отродясь не бывало! — дядька Крут махнул рукой и поглядел на рассерженного князя.
Ярослав в ярости измерял гридницу широкими шагами, и его дорожный, припыленный плащ хлестал его по кожаным сапогам всякий раз при развороте. На побледневшем от гнева лице еще резче проступил старый шрам.
— Где Стемида носит, снова девку какую охаживает, — пробормотал князь в полголоса. — Много дружины ушло? — он посмотрел на Лутобора.
— Две трети, может.
— А остальных почему оставили?
— Может, те татями не захотели делаться? — предположил дядька Крут.
— Али для отвода глаз, — здраво отозвался Ярослав.
Немного помолчали.
— Да пей уже, — в раздражении велел князь, заметив очередной жадный взгляд Лутобора в сторону кувшина.
Тот, здоровенный лоб, вдруг отчего-то смутился и склонил голову. Не смущался ведь, когда в оплошности своей князю признавался.
Да и как тут виноватить его, коли судить по Правде? Что бы он, княжий гридень с двумя отроками, сделал против воеводы Драгана да дружины княжича Святополка? Приказывать он им был не вправе, да и Ярослав велел вести себя потише, без нужды никак себя не проявлять. По всему выходило, что его, Лутобора, вины ни в чем и не было. Но тот все одно знал себя виноватым.
Подвел батьку, не смог исполнить его приказ приглядеть за княжичем да за дружиной.