Читать интересную книгу Синий мир - Роберт МакКаммон

Я сказал, что, кажется, слышал.

— Присылали нам вместе с комиксами. Конечно, многие тут читать не умеют. А большинство и не хотят. Так что ты рассказываешь им байки — красивые байки о местах, где никто из них не бывал, или о тех, где они бывали когда-то и, возможно, никогда больше не будут. О свободе, которая далеко-далеко за этими стенами. Ты уносишь их отсюда на пять минут, и тебя считают волшебником, колдуном. Буду. Понятно?

Мне было понятно, но сердце сжало. Боже, какое смятение охватило мою душу!

— Желторотик вернулся примерно через месяц. Смотрелся неплохо, но пока это никуда не годилось. Я начал работать часовым мастером, потому что мне были нужны очень маленькие детальки. Сколько раз я был готов бросить эту затею! Самое сложное было сделать так, чтобы работали крылышки. Это заняло у меня год, не меньше. Я работал по ночам, при свечке, ночь за ночью напролет. Что-нибудь сломается — и надо начинать все по новой. Впрочем, а чем еще заниматься в Брик-Ярде?

Я сказал, что не знаю.

Белый дотронулся пальцем до маленькой бусинки глаза.

— Думал, мне это не по зубам. Думал, одному Богу по силам создать птицу и мне пора пойти и рассказать всем правду. Я уже почти был готов к этому… Но вдруг по камерам прошел слух, что кто-то в блоке «Е» видел, как Желторотик порхал над забором в свое удовольствие. Потом еще кто-то сказал, что тоже видел Желторотика, который сидел на стене, как царь земной и небесный. Приятель сказал, что ему как-то приснился Желторотик, ему снилось, что птичка летала в его родной город, летала над родным домом, где остались жена и ребенок. Желторотик вернулся — вот как все начали говорить. Вернулся по Божественному провидению.

Он поднял трясущуюся руку и принялся внимательно ее разглядывать. Потом этой же рукой залез в металлический ящик и достал маленький серебряный ключик. Потом вставил ключик в отверстие под хвостом птички и несколько раз повернул.

Послышалось легкое пощелкивание, как будто заводили колокольчики. Потом тельце канарейки дернулось, захлопали крылышки. Белый легким движением руки подбросил птичку вверх, и у меня было четкое ощущение, что это она сама вспорхнула с его ладони. Махая крыльями, она совершила парочку неуклюжих кругов — совсем не так, как птица — если, конечно, знать об этом и если вы не провели долгое время, вообще не видя никаких птиц, а как только тельце собралось падать, Белый протянул руку и поймал его. Белый спрятал его в клетку собственных ладоней, а маленькая головка вертелась, будто слегка клевала ему пальцы.

— Теперь он поет только мне, — сказал старик, негромко посвистел и приложил Желторотика к уху. Потом улыбнулся и кивнул:

— Хочешь послушать, где был Желторотик?

Я промолчал.

— Желторотик летал далеко-далеко отсюда, — продолжил он. — Туда, где не существует никаких клеток. И стен тоже нет. И вообще нет ничего, что помешало бы тебе идти куда; хочешь и отдыхать когда пожелаешь. Говорит, что это очень большая земля и что там для всех хватит места. Там растут персики. Не приходилось бывать в персиковом саду в апреле? А еще там текут реки и все впадают в море, и если хочешь, можешь любоваться звездным небом в полдень и солнечным светом в полночь. Сказал, что обо мне уже там спрашивают, спрашивают, что это я так задерживаюсь с прибытием. Желторотик сказал, что я скоро буду, но сначала мне надо доделать кое-какие дела.

— Дела? — переспросил я. — Какие дела?

— Построить новую клетку для Желторотика, — сказал Белый. — Эта уже не годится. — Он развернул ладони, в которых покоился Желторотик. — Это всегда было его клеткой. Всегда. Клетка, которая никогда не запиралась.

Я слушал. Кажется, я понимал, к чему он клонит, но не был уверен.

— Ты нужен мне, Ванд, — сказал старик. Глаза его снова полыхнули яростной силок, хотя губы покрыла сухая кровавая корка. — Ты сам уже понял.

— Я ничего не могу, — ответил я.

— Ничего не можешь — если ничего не хочешь. Ты молодой парень, и думаю, у тебя хватит мозгов. — Он опять слегка улыбнулся. — Может, их и не много, но они есть. Дай я научу тебя всему, что умею сам, и ты сможешь стать клеткой для Желторотика. Я научу тебя, как ремонтировать механизм, как его смазывать. Я покажу тебе, как надо держать Желторотика, чтобы никто не понял, что он не настоящий. Я могу научить тебя жизни, сынок. Покажу тебе все книги, а если ты не умеешь читать, будешь просто смотреть картинки, пока они не начнут оживать у тебя в голове. Я могу научить тебя слушать и слышать тишину и понимать, о чем думают люди. Ты можешь сохранить Желторотику жизнь… И если сможешь, он покажет тебе наяву такие места, о которых ты только мечтал.

— Нет, — сказал я. — Ничего этого я не смогу.

— Почему? — спросил он.

Вопрос повис в воздухе.

Я так решил. Теперь я не стану лгать и говорить, что сказал тогда «да». Нет, не сказал. Я встал и ушел, потому что его речи не имели ко мне отношения. Я не был никаким вуду. Да и особо не собирался им становиться. Но ночью я долго не мог заснуть. А когда наконец уснул, мне приснилось, как Желторотик летает в ночи и ищет место, где приземлиться. Летает, летает, ни секунды не передохнет, и постепенно становится таким слабым, что не может преодолеть ветер, и тот относит его в обратном направлении. Скоро Желторотика отнесет так далеко от Брик-Ярда, что ему уже не вернуться назад. Никогда. И тогда эти каменные Стены и ограда с колючей проволокой станут нашим единственным миром и тут наступит конец всему.

Я так заскучал по Желторотику. Я тосковал по нему. Он был мне необходим.

Белый ремонтировал все часы в Брик-Ярде. Поэтому они всегда показывали точное время. Он сказал кэпу, что ему нужен помощник. В Брик-Ярде множество часов; множество возможностей наблюдать, как медленно ползет время.

Это было не легким делом. Белый пытался за восемь месяцев научить меня тому, на что у других уходит вся жизнь. Кое-что зацепилось, кое-что мне пришлось осваивать самостоятельно.

Я показываю Желторотика не так часто, как он, потому что у меня не такие ловкие руки. Что ж, я только учусь. Дайте время, и я наверняка сумею все это освоить.

Я никогда не говорил, что стал вуду. Но слух прошел сам по себе. Белый, перед тем как исчезнуть, передал Желторотика мне, а люди хотят верить, и это само по себе тоже хорошо. Мне пришлось обзавестись очками, и читать стало легче. Мне еще долго учиться, верно, но у меня появилось такое ощущение, которого раньше не было. Мне кажется, что раньше я был просто живым трупом.

Какие у них становятся лица, когда они видят Желторотика! Они хотят узнать, куда он летал прошлой ночью. Они хотят услышать, пролетал ли он над башнями и не наделал ли часом как следует на тюремную ограду. И куда он летал — на юг, на север, на восток или на запад? Видел ли он горы, реки, сады, поля, родные города? Пролетал ли он над бейсбольными полями и танцплощадками и слышал, ли зажигательный джаз и серебристый женский смех? Я говорю — да, все, это и больше того. И потом рассказываю. Не так складно, как Белый, но клетка Желторотика теперь во мне, и я стараюсь изо всех сил.

С этой клеткой во мне самом появилось нечто странное, о чем я даже не подозревал. Это нечто по ночам отправляется в полет вместе с Желторотиком, и мы вместе летаем, и ночной ветер дует нам в лицо. Иногда мы пролетаем над Мэйсонвиллом, над тем парком с золотистыми фонарями, и дальше, и дальше, и нам открывается мир, в котором много миров. Это величественная, большая земля, по сравнению с которой стены Брик-Ярда — просто ничто.

Теперь я хочу заканчивать. Надо спрятать эти странички в надежное место. Как я уже сказал, мистер Уилер продолжает учить меня читать и писать, и теперь я очень рассчитываю на ту старую печатную машинку. Может, смогу описать какие-нибудь места, куда летал Желторотик. Может, мне это захочется.

Нет, я не вуду. Я — клетка Желторотика, и это само по себе большое чудо.

Морожник

Тихий, жаркий августовский вечер. В конце Брэйервуд-стрит — легкий мелодичный перезвон, похожий на церковные колокола. Мне знаком этот звук. Морожник! Морожник идет!

Субботний вечер. По телевизору — «Корабль любви», лампы в гостиной притушены. На полу — доска для «скрэббла»[6], в который мы играем. Как обычно, я проигрываю — что смешно и нелепо, потому что я преподаю английский язык в школе, и если я что-то знаю, так это правописание! Но дети всегда обыгрывают меня в «скрэббл», а Сандре лучше всех удается придумывать слова, которых никто раньше не слышал. Хорошая игра для жаркого летнего вечера.

— Дисфункция, — говорит она, выставляя свои буквы на доску. И улыбается мне.

— Нет такого слова! — заявляет Джефф. — Скажи ей, папа!

— Скажи, папа! — эхом подхватывает Бонни.

— Извините. Есть такое слово, — говорю я. — Оно означает плохую работу чего-нибудь. Когда что-то разладилось. Так что извините, ребятки, — я подсчитываю в уме Сандрины очки и понимаю, что она набрала уже достаточно, чтобы выиграть. — Мы должны остановить ее, — говорю я детям. — Она снова нас обыграет! Бонни, твой ход. Думай как следует.