кадий, и только в его руках были разрешение, запрещение. И подобно тому была во времена правления государей Мали Дьяба[354] — город факихов (а находилась она в центре земли Мали): в нее не вступал султан Мали, и никто не имел в ней [права] на решение, кроме ее кадия; тот же, кто в нее входил, был в безопасности от притеснения со стороны султана и его тирании. И кто убивал сына султана, с того государь не требовал “платы за кровь”. Дьябу называли “городом Аллаха”. На нее походил также город, называвшийся Гундиоро[355], а Гундиоро (с буквами: “каф” с даммой, “нун” с сукуном, “джим” с долготой и “ра” без точек) — город в земле Каньяга, город кадия той области и ее ученых. В него не входил [ни один] человек из войска, /
180/ и не жил в нем ни один притеснитель. Султан Каньяги только посещал его ученых и его кадия в месяце рамадане каждого года, по их давнему обычаю, со своей милостыней и своими подарками и раздавал им последние[356]. Когда же бывала Ночь предопределения[357], царь приказывал приготовить яства, потом клал приготовленное в блюдо, т. е. в большую чашку, и нес ее на голове своей. И призывал он чтецов Корана и мальчиков-школяров, и они ели эту еду, а чашка находилась на голове султана, он ее держал. И он стоял, они же сидели и ели — все это из уважения к ним. Так они поступают до сего времени. Так рассказал мне об этом ал-Хадж Мухаммед ибн Мухаммед Сире ал-Гадьяги[358]. Закончено.
А при [тех] силе, довольстве и безопасности, которыми Аллах особо наделил жителей Томбукту, ты видел сотню человек из их числа, и ни у одного из них не было ни дротика, ни меча, ни ножа — только палка.
Мне сообщил Мухаммед ибн ал-Мулуд, что он видел в Томбукту двадцать шесть домов из числа домов портных, называвшихся “тинди” (с буквой “та” с кесрой). В каждом из этих домов был наставник — начальник-учитель, а у него — около пятидесяти учеников, а у иных — семьдесят [и] до ста. Школ для обучения мальчиков, которые читали Коран, было сто пятьдесят или восемьдесят школ, как то рассказывает шейх Мухаммед ибн Ахмед. Он говорил, что присутствовал в школе учителя Али-Такарии в среду, после полуденной молитвы. И начали его мальчики приносить по пять раковин, а некоторые — по десяти, по их обычаю, называемому “среды”, пока не набралось перед тем тысяча семьсот двадцать пять раковин. Упомянутый передатчик сказал: “Я окинул взглядом дощечки мальчиков, рассеянные во дворе /181/ его дома, и насчитал сто двадцать три дощечки. И я подумал, что на тех дощечках собран весь Коран!”
Чудеса Томбукту и диковины его в то время не поддаются охвату, и [даже] память хафиза[359] не удержит их.
Позднее Аллах восстановил [то, что было] разрушено в Томбукту, умножил число учащихся и адибов города [прибывшими из местностей] от Кукийи до Дженне, собрал общество его, вновь совершенно поднял его и заселил. И излил Аллах благодать на его сушу и Реку в начале правления войска господина нашего Ахмеда. И увеличилось в нем благо, так что люди почти забывают державу сонгаев.
Рассказал мне наставник наш факих Салих-Бара Силланке, что они купили одну дойную козу и вся их семья питалась ее молоком — а их было пятнадцать душ. И часто кое-что от ее молока оставалось, оставлялось на ночь, и они его сбивали и извлекали масло из него. Аллах умножил количество рыбы в реках; рыбаки ловили рыбу в них в не поддающемся исчислению количестве. Он заставил плодоносить деревья саванны, они покрылись зеленой листвой, и люди годами питались их плодами, пока не начали заниматься земледелием и не занялись им. Аллах увеличил дожди, заставил расти посевы, и жители собирали много. И подешевели съестные припасы со всех сторон и мест.
Аллах погасил огни розни между жителями и [марокканскими] стрелками и [взаимную] ненависть. Только воинственные фульбе причиняли вред стране, опустошали города, грабили ее /182/ имущество и проливали кровь мусульман; да [еще] туареги от Гао до Дженне, так что дьргорани вместе с ними начали опустошение и возмущение. Что же касается стрелков, то они после затухания огней раздора с ними не чинили ущерба ни в чем. Они не хватали своими руками ни единого человека, помимо тех, кого к ним пригоняли руки аскиев и господ страны. Они лишь требовали с жителей дань, закат и пошлину с дохода. Закончено.
Должность кадия занял кадий Мухаммед, сын кадия Абд ар-Рахмана, в начале благого сафара, открывавшего год тысяча второй [27.X—23.XI.1593]. Его назначили паша Махмуд и войско после отъезда факиха кадия Омара; он оставался в должности четырнадцать лет, десять месяцев и семь дней и скончался во вторник, за шесть дней до окончания зу-л-када тысяча шестнадцатого года [11.III.1608]. Этот кадий был из самых прекрасных людей, самых благородных и самых широких сердцем, щедростью и благородством, да помилует его Аллах. Сиди Ахмед Баба, когда прибыл из Марракеша, нашел его [еще] живым, кадий пришел к нему, поздравляя с приездом, приветствуя его и выражая добрые пожелания, затем вышел и возвратился в свой дом. Впоследствии он не выходил из своего дома, пока не умер в те же дни.
В тысяча третьем году [16.IX.1594—5.IX.1595] прибыл из Марракеша каид Майсур ибн Бекк с большим отрядом, в котором было три тысячи воинов и тысяча лошадей, — это говорит Баба Гуро ибн ал-Хадж Мухаммед в “Джавахир ал-хисан”. Закончено.
Я слышал ученейшего Абу Исхака Ибрахима ибн Ахмеда Багайого, да помилует его Аллах. Один из талибов читал касыду Ибн Дурайда[360], и, когда читавший дошел до слов Ибн Дурайда “и следил он за лошадьми и т. д.”, наставник принялся называть разные породы лошадей и описывать сильнейшие из них, /183/ пока не напомнил среди них лошадей упомянутого каида Мансура, на которых приехали верхом [воины] в этом отряде. И Абу Исхак сказал, что большая часть лошадей каида Мансура была серой и серых было среди них две трети их лошадей или более. Он сказал: “Я думаю, он выбрал их только ради преодоления этого далекого расстояния, потому что они — самые сильные из лошадей, самые крепкие из них и самые терпеливые к жажде...”
Каид Мансур после своего прибытия прожил в Томбукту два года и снял с города притеснение. Обменный курс мискаля достиг трех