Для министров-социалистов этот диспут был чистой схоластикой. Русский император, как все монархи, коронованные «Божьей милостью», носил очень длинный и многословный титул. По каким-то древним, почти доисторическим правам он именовал себя также «наследником норвежского престола». Выходит, и Временное правительство должно было коллективно претендовать на «норвежское наследство»? Для русских социалистов Финляндия являлась независимым государством, которому, как и России, революция предоставила возможность решать свою судьбу самостоятельно. Русское Учредительное собрание и финский Учредительный съезд, обладавшие одинаковой конституционной властью, должны были заключить соглашение об их будущих связях как равное с равным. При этом Финляндия могла стать членом Российской федерации, ее союзником или просто соседом.
Министры-социалисты легко заключили бы с финнами такое соглашение, но во Временном правительстве они составляли меньшинство и со стороны следили за долгим законодательным диспутом между виднейшими кадетскими специалистами в области государственного права и столь же квалифицированными финскими законоведами. Маклаков говорил о Временном правительстве:
«Оно защищало российские интересы так же, как когда-то их защищал Столыпин. Но теперь кадетским юристам приходилось оспаривать ту самую теорию, которую они защищали при Столыпине. Когда финны начали настаивать на полномочности их сейма, Временное правительство, как Столыпин или Бобриков, используя силу, повесило замок на двери этого сейма, как однажды поступил Столыпин с Таврическим дворцом. Временное правительство прибегало к мерам, которые никого не успокаивали и в то же время вели к расколу между двумя странами»2.
Министры-социалисты, заложники коалиции, неохотно убеждали себя в том, что роспуск сейма означает лишь подготовку к новым выборам. Когда депутаты Финской социал-демократической партии приинципиально пришли в здание сейма, сорвали с двери печать и провели там демонстративное собрание, министрам-социалистам пришлось удовлетвориться тем, что ни один буржуазный министр не высказал своего осуждения данного шага. Этого не потерпели бы русские части в Финляндии.
Министры-социалисты и лидеры Совета часто, но обычно безуспешно пытались служить посредниками между финской демократией и Временным правительством. Чернов также участвовал в этих попытках; он встретился с делегацией финских партий, которая дала ему честное слово, что если Временное правительство примет без изменений подготовленный ими законопроект о расширении прав сейма, то они не будут предъявлять новых требований или создавать новые трудности до созыва Учредительного собрания или окончания мировой войны. Однако большинством голосов законопроект был направлен во все ту же пресловутую «юридическую комиссию».
Мелочные споры с каждой национальностью, начавшей осознавать себя, постоянный страх совершить невыгодную сделку, упрямое стремление отложить или избежать уплаты по векселям, предъявленным историей, – вот какую политику оставили в наследство Временному правительству буржуазные партии. У коалиционного правительства просто не хватило сил отказаться от этого наследства.
Непреодолимое влияние революции заставляло это правительство произносить громкие слова. Но его поступки, мелкие и недальновидные, этим словам совершенно не соответствовали.
Национальной политике Временного правительства не хватало широты взгляда. Думские «революционеры поневоле» в глубине души надеялись, что если царская Россия была такой же «тюрьмой народов», как Австрия Габсбургов, то будет достаточно уничтожить этот тюремный режим, чтобы народ ощутил всеобщий энтузиазм и удовлетворение и сохранил прежнее централизованное государство. Они не понимали, что, чем тяжелее был гнет, пытавшийся задавить упрямые ростки национальных чувств, тем сильнее было стремление освободиться от гнета. Им не пришло в голову объявить новую Россию свободным союзом всех народов, союзом, в котором их не будет связывать ничто, кроме «взаимных гарантий», выгодных для всех, добровольной ассоциацией, созданной для блага общества и углубления культурных и социальных связей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Временное правительство было вынуждено неохотно согласиться на реорганизацию армии по принципу национальных территорий. Но эта украинизация, эстонизация и т. д. полков и дивизий могла либо воссоздать армию на новых принципах, либо разложить ее еще сильнее. Все зависело от того, будет ли найдено общее решение национального вопроса для всех народов России. Временное правительство могло помочь решить этот вопрос, создав специальный Совет национальностей. В первый период революции вожди пробуждавшихся угнетенных народов в целом были далеки от перехлестов сепаратизма, к которому они пришли позже. У народов была полная возможность идти по новому пути рука об руку. Но вместо проводника, который вел бы их по пути национального возрождения, они нашли в лице Временного правительства упрямого, холодного и лицемерного защитника исторических привилегий «преобладающей» великорусской нации. Добиться от правительства уступок можно было только шантажом, ставя его перед свершившимися фактами, когда обратного пути уже нет. Это вызывало дезорганизацию в тылу, а дезорганизация, царившая на фронте, становилась еще сильнее. Национальные части внимательно прислушивались к тому, что творилось у них дома, повторяли все происходившие там споры и обсуждали принятые решения. Давление со стороны национальных меньшинств, которое могло стать мощным побудительным стимулом к дальнейшей совместной работе, превратилось в разрушительную силу.
Глава 15
Тупик во внешней политике
Кроме тупика во внутренних делах существовал еще и тупик во внешней политике.
Революционная демократия ожидала, что Терещенко станет проводить активную политику, пересмотрит дипломатическое наследие самодержавия, печально известные тайные договоры и для этого устроит конференцию с союзниками. Кроме того, советская демократия была готова осуществлять собственную активную внешнюю политику. Она собиралась созвать международную конференцию рабочих организаций и социалистических партий, чтобы начать одновременное движение во всех странах за отказ от агрессивных целей и достижение подлинно демократического мира. Такой мир означал бы не произвольное расширение границ одного государства за счет других, а создание новой Европы на основе закона, исключение повторения мировой войны и стремление к экономическому сотрудничеству всех стран.
Действия правительства и советской демократии должны были сочетаться и дополнять друг друга.
Первые ответы английского и французского правительства на предложения коалиции оказались неутешительными: Милюков правильно предупреждал, что «для нового правительства реакция союзников будет тяжелым ударом». Ответные ноты демонстрировали нарушение политического единства в рядах союзников, а политическое единство было сердцевиной единства стратегического. Франция и Англия требовали выполнения существующих соглашений. У России был только один логичный курс. Если она не хотела заключать немедленный сепаратный мир с Германией, то могла объявить Германии и Австро-Венгрии сепаратную войну – то есть такую войну, цели которой абсолютно отличались от целей ее бывших союзников. Эта идея уже появилась в определенных социалистических кругах. Политическое разделение Восточного и Западного фронтов со стратегической точки зрения обеспечило бы России чрезвычайно необходимую свободу действий. Всю войну она была вынуждена служить подручным союзников. Она начинала наступления не так, как это было предусмотрено ее собственным генеральным планом, а там и тогда, где и когда это вызывалось военными трудностями того или иного союзника. Это ломало всю русскую стратегию и заставляло ее таскать из огня каштаны для других. С другой стороны, разрыв с союзниками мог ударить Россию в самое больное место: лишить ее военных поставок, которые Англия осуществляла через Мурманск. Конечно, для Англии сепаратная война России против Германии и Австро-Венгрии была бы лучше, чем сепаратный мир; их искусные дипломаты могли бы сыграть на этом. Завершение сепаратной войны России с немцами и австрийцами сепаратным миром предоставляло две возможности. Первая: заключение нового договора с союзниками и новое превращение сепаратной войны в союзническую на основе позитивной мирной платформы; публикация последней разрядила бы душную атмосферу, которой дышала Европа. Вторая: сепаратное, но одновременное заключение мира. Действительно, Соединенные Штаты после отказа ратифицировать Версальский договор официально завершили войну с Германией отдельным актом, словно эта война была сепаратной. Но когда в России говорили о сепаратном мире, обычно имелось в виду нечто совсем иное: быстрый выход из войны в ее критический момент, что для российского общественного мнения означало замаскированное предательство Европы Германии Гогенцоллернов. При этом никто не думал о сепаратном мире американского типа.