смертная по таким, казалось бы, неприхотливым вещам. Вот же она, смотри, иди, спи, ешь. Обернулась, почувствовав взгляд, спрашивает глазами: что? И столько дорог у нас, чтобы идти, идти, кругосветно. И домик с окном в океан, и другой – с видом на горы и лес, и кровать чудесная. И суп куриный с лапшой только что сварен. И? Неутолимо. Чем больше мы с ней, дольше, ближе, тем неутолимей. И всякий раз, когда расстаемся, такое чувство, что ничего еще не началось, только-только коснулись друг друга губами. Ненадолго расстались ведь – всего на неделю, на месяц, навсегда. Разве встреча этих двоих может длиться больше нескольких дней? Но погружаясь во все это очевидное, безысходно хворое, взгляд выворачивается – туда, в настоящее, не держащееся от неутолимой тоски и нежности на ногах.
#41. Почта
– Ну что же ты такой беспокойный и нетерпеливый – я же написала тебе, что буду сильно занята, как вернусь. Больше всего я хотела бы для тебя, чтобы люди, их оценки и мнения перестали тебе досаждать. Отверни от них свою красивую гордую голову – и, мне кажется, губы твои перестанут так горько складываться. Да будут тебе серны и слоны, красавицы и замки. Ладно, пошла я к своему рису и чаю. И я обижаюсь, да. Вот уже много лет как. Когда ты сделал выбор – в сторону себя, пути: без нас, от нас. И даже если не так – как ты говорил и говоришь, – именно то, что случилось, определяет теперь все в моей жизни, во мне, безнадежно, мучительно, неизбывно. И все эти годы я стараюсь жить без тебя. Поначалу совсем не получалось. Теперь – то лучше, то хуже, то плывем, то уходим под воду. И очень стараюсь и жизнь свою удержать в ее нынешних очертаниях, и с тобой ее, нынешним, замирить, и не всегда выходит так, как хотелось бы тебе. Ты обижаешься, потому что своей меркой меришь. А это неправильно. Изначально мы были не в равных позициях: я тебе всю свою жизнь принесла, с красной тряпочкой, на которой сидела под батареей, потихоньку на тебя взглядывая. И так боялась тебя потерять, что трижды говорила нет рождению сына, чтобы тебе не мешать. Отпусти меня, не требуй моего присутствия в твоей жизни ежедневно. Не смотрю твои фильмы, да, но и не только в этом ведь дело. А в том, что каждый раз ожог – и я твержу тебе это и дую, дую, а ты вроде бы и слышишь, а вроде бы и нет. А про Сати с Шивой я все же посмотрела. Мне из-за моего эгоизма кажется, что все, все – о нас? И потому так невыносимо?
– Ты права. Но что же делать? Я не могу не говорить с тобой. Как с собой не говорить не могу. И это так срослось во мне – ты, я… Да, конечно, я понимаю, не все и даже, наверно, не многое, но кое-что и временами – да. И уже через миг – куда ж мне деться – я уже в середине разговора с тобой. Еще и поэтому – вроде слышу, а вроде и нет. Да, и в моей жизни то, что случилось, определяет, еще как. Чем светлей – тем темней.
#42. Перемещения разрозненного
Просыпайся, Брахма, надо поговорить,
в непробудном сне твоем что-то пошло не так.
Жизнь, как пряха, между губами сжимает нить,
только нити нет. И рисует небо себе тилак
на рассветном лбу, за которым нет
ни тебя, ни того, что часть,
только меЛёнько рваный свет,
как письмо – ни сложить его, ни прочесть.
Это майя, мир, головная боль –
без, как ты сказал, головы.
Левый глаз заволочен – быль,
правый – небыль, и оба глядят на вы
друг на друга. Третий
прикрыт рукою. Куда ж нам плыть
в этом сне, где когда-то двое
были всем мирозданьем, и даже вой
в оба горла был поначалу светел.
Просыпайся, заварим чай,
надо поговорить. Там, за твоей спиной
Шива с Вишну сошлись, чтоб дитя зачать,
чтоб оно побороло зло, потому что вроде
тут надеяться больше не на кого. Дитя
и демон – вот и все, что еще в природе
откликается на тебя.
Просыпайся…
#43. Вриндаван
Тошнило ее, рвало. И меня, надсадно. Через каждые несколько километров просили водителя остановиться. То она открывала дверь со своей стороны, то я со своей. Выворачивало во тьме, до спазмов. Ехали в аэропорт Дели, возвращаясь домой.
А днем раньше такой дивный вечер был. После бескрайнего дня, который все еще мерцал и переливался чудесами – большими и маленькими. Присели в кондитерской на веранде за деревянным столом, уже стемнело, рядом что-то пекли в жаровне, коровы, проходя, изучали витрину. Напротив нас сидела молодая пара индусов, ели пиццу. А мы, отставив нетронутые тарелки, лицом к лицу положили головы на сложенные на столе руки и, глядя друг на друга усталыми, родными глазами, тихонько запели. Никогда мы еще так ладно, так безоглядно, всем сердцем и одним голосом не пели. Песне этой не было конца, хотя слова давно должны были кончиться, а мы все пели и пели, уже и кафе закрылось, опускали жалюзи… Казалось, даже в минуты самой невозможной близости я не был так глубоко в ней, а она во мне. И не важно, о чем эта песня, длилась только мелодия – музыка глаз, губ, которые были ближе своих глаз, губ, жизни.
В этот городок Вриндаван, где, по поверью, четыре тысячи лет назад юный Кришна предавался любовным утехам в певчих рощах с милыми пастушками, лесными нимфами, которых у него было, говорят, около тысячи шестисот, мы ехать не собирались как в слишком туристический, но он лежал на пути в Дели, откуда у нас был вылет домой, и мы решили провести там несколько дней, которым вскоре потеряли счет. Пишут, что в этом небольшом городке пять тысяч храмов. Толпы паломников и туристов роятся в центре, а окраины тихо текут в безвременье и почти безлюдье. Как и священная Ямуна, приобнявшая городок. В прежние времена это было место силы, с энергией, отстроенной по вертикали, теперь оно больше похоже на растаманскую ночлежку с полуразрушенными домами, бродягами и разного разлива кришнаитами. Воздух тут соткан из переливов колокольцев, запаха благовоний, сточных канав, возгласов хари Кришна и хари Радха – той, кто стала избранницей Кришны в его юные годы до женитьбы на Рукмини.
Если углубиться в источники, можно обнаружить дивную ненастойчивую линию: Радха и Рукмини, будучи совершенно разными – одна и та же женщина. Радха – замужняя пастушка, история о которой обрывается после ухода Кришны из Вриндавана. А о Рукмини, королеве кшатриев, уведенной из-под венца Кришной, мы ничего не знаем до дня их встречи. Нараяна в тридцать девятой главе девятой книги Бхагаватам говорит, что в начале времен с левой стороны Кришны проступила необычайной красоты богиня темно-синего цвета, выглядевшая двенадцатилетней, перед ее глазами полуденный лотос осени испытывал стыдливое смущение. Внезапно она разделила себя на двух женщин, вставших по обеим сторонам Кришны, который