«Но что же Войску делать — вещал генерал Денисов. — Немцы пришли на территорию его и заняли. Войску Донскому приходится считаться с совершившимся фактом. Не может же оно, имея территорию и народ, ее населяющий, уходить от них, как то делает Добровольческая армия. Войско Донское — не странствующие музыканты, как Добровольческая армия».
«Музыканты» взбесили Деникина, из штаба которого тут же отпарировали: «Войско Донское — это проститутка, продающая себя тому, кто ей заплатит».
Денисов за словом в карман не полез: «Скажите Добровольческой армии, что если Войско Донское проститутка, то Добровольческая армия есть кот, пользующийся ее заработком и живущий у нее на содержании». Короче говоря, союзники были еще те.
К вопросу об аморальности связей донцов с германцами. Здесь бы, конечно, Деникину и его штабу помолчать. Не вызывает никакого сомнения, что сам главком с атаманом о «распределении ролей» не договаривались, слишком уж они терпеть друг друга не могли. Занимались этим другие люди. Политическая целесообразность подсказывала Краснову, что Добрармия прикрывает Дон с тыла, освобождая Кубань. Ее пусть малочисленные, но спаянные отряды в состоянии сдерживать красных еще долго. Бить горшки с ними и провоцировать Деникина на окончательный разрыв себе дороже.
Стало быть, надо делиться деньгами, а главное, оружием. Без лишнего шума.
Деньги же у немцев были. Еще выступая 11 декабря 1917 года в Бедфорде, военный министр Уинстон Черчилль вещал: «Россия окончательно побеждена Германией. Ее великое сердце разбито — и не только германской мощью, но и германской интригой, не только германской сталью, но и германским золотом».
Деникин с Алексеевым тоже не были институтками и вряд ли особо обольщались по поводу возможности хоть где-то раздобыть средства на существование (в месяц армия тратила не менее 4 млн рублей) и продолжение борьбы. Ростовские толстосумы пообещали раскошелиться на 2 млн, но когда пришли немцы, похерили обещание. Алексеев взывал в письме к Деникину, что если ему не удастся достать 5 млн рублей в июле, «то через 2–3 недели придется поставить бесповоротно вопрос о ликвидации армии». Какие уж тут амбиции и чистота мундира. Как это ни противно, надо было идти на поклон к донцам, имеющим доступ к необъятным складам Юго-Западного фронта. Поэтому в этом смысле обвинения добровольцев Краснову выглядят совершенно лицемерно.
Сам Краснов как-то съязвил по поводу обвинений представителями Добрармии в связях с немцами: «Да, да, господа! Добровольческая армия чиста и непогрешима. Но ведь это я, донской атаман, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, омываю их в волнах Тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии! Весь позор этого дела лежит на мне!»
Атаман был совершенно прав. По его информации, за первые полтора месяца оккупации немцы передали Дону 11651 трехлинейную винтовку, 46 орудий, 88 пулеметов, 109104 артиллерийских снаряда и 11594 721 ружейный патрон. Треть артиллерийских снарядов и одна четверть патронов были уступлены Доном Добровольческой армии.
На претензии большевиков к Германии о несоблюдении Брестского мира немцы выставили в Батайске специальную заставу, которая должна была следить, чтобы на юг не уходило донское оружие. Однако немцам было не до политеса с Москвой, слишком заняты были на Западе. Поэтому, по утверждению герцога Георгия Лейхтенбергского, каждый день грузовики по грунтовым дорогам вокруг Батайска возили на станцию Кагальницкую и далее на Кубань снаряды и патроны.
Таким образом, Деникин, с одной стороны, сохранял лицо перед Антантой, делая вид, что «воюет» с Германией, с другой — снабжая свою армию «аморальными» винтовками.
Впрочем, и тут не стоит особо обольщаться. Обострение межличностных отношений между атаманом и главкомом фактически приводило к обострению отношений и между Донской и Добровольческой армиями, что сказывалось на перебоях со снабжением, особенно осенью, когда накал боев на Северном Кавказе достиг апогея. 13 октября 1918 года Краснов писал деникинскому генералу от кавалерии Алексею Смагину: «Во-первых, о патронах и снарядах. Почему Войско Донское должно быть маклером по продаже их Добровольческой армии? Нам и патроны, и снаряды нужны гораздо более, нежели Добровольческой армии, и достаются они нам с большими трудами, неприятностями и волокитой. Мы ведем борьбу с восемью советскими армиями, в то время как против Добровольческой армии только одна армия — Сорокина, да и та более чем наполовину выпущена против нас. Нам снаряды и патроны нужны не менее, чем добровольцам, и торговать ими мы не можем…»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В ноябре Краснов пытался отобрать у добровольцев добытые им у немцев в Севастополе тяжелые морские орудия, которые генерал Лукомский приказал доставить не в Ростов, а в Новороссийск для столь необходимых Добрармии бронепоездов.
Краснов делал вид, что возмущен риторикой Добрармии, но вооружал Деникина в надежде, что тот переключит внимание на юг, а затем уйдет, как обещал, на Волгу.
Немцы делали вид, что соблюдают Брестский мир, а сами с удовольствием наблюдали, как русские все глубже и глубже увязают в Гражданской войне, позабыв об оккупации.
Конечно, есть искушение поверить в версию о том, что Краснов с Деникиным просто смогли договориться и откровенно «валяли дурака» как перед германцами, так и перед Антантой, делая вид, что враждуют, а сами втайне, как классические литературные лихоимцы, делили получаемые оружие и деньги. Якобы хитрый русский мужик как всегда нашел способ обвести вокруг пальца глупого европейца. Водить за нос легковерный Запад, выбивая из него под благовидными предлогами все необходимое, — любимый миф отечественных историков, политиков и экономистов. На самом деле никаких доказательств этой версии нет, и вряд ли они найдутся. Дураков ни по ту, ни по эту линию фронта не было — просто в тот момент интересы всех сторон сходились. Одним выгодно было закрывать глаза на утечку оружия, другим делать вид, что оно сваливается на них с неба. Ни личные убеждения, ни личные взаимоотношения Краснова и Деникина не позволяют подозревать их в организации «спектакля». Оба и после Гражданской войны друг друга не переносили и никогда доброго слова в адрес визави не сказали. Посвященные в хитросплетения тогдашней политики приближенные обоих также словом не обмолвились ни о каком «дружественном заговоре». Так что придется согласиться с тем, что и тот, и другой, как ласковые теляти, пытались двух маток сосать.
У Краснова летом 1918 года это получалось более виртуозно, ибо жалеть немцам русского оружия на складах было нечего, зато вполне реальная донская пшеница и уголь по бросовым ценам серьезно поддержали рейхсвер и голодающую Германию с Австро-Венгрией. Дело на Западе шло ко второй битве на Марне, в которой решалась судьба Первой мировой войны. Центральным державам было не до разматывания южнороссийских клубков. Они изо всех сил пытались сколотить в регионе прогерманский союз из Украины, Крыма, Дона, Кубани, Терека, Грузии. Для этого Краснов пригласил в Новочеркасск кубанское правительство «в изгнании» и делегацию грузинских меньшевиков в надежде «на тесные дружеские сношения». У осторожного атамана Филимонова, надеявшегося на помощь Деникина, он особой поддержки не нашел. Зато представители «демократической Грузии», дорвавшиеся до суверенной власти, были записными союзниками. Представители грузинского Национального совета уже давно вели сепаратные переговоры с немцами в Стокгольме о содействии в отдалении от России, что тут же было воспринято монархистом Красновым, видимо, как жест «дружеских сношений». Грузины надеялись, что немцы помогут им избавиться от назойливого внимания со стороны своих турецких союзников. Немцы готовились к высадке в Батуме, Поти и Очамчири 2о-тысячного десанта с Украины, добившись от местных властей передачи Германии всего своего флота и фактически монопольных прав в торговле (столь удачные переговоры провел граф Вернер фон дер Шуленбург, будущий последний посол Гитлера в СССР, готовивший знаменитый «пакт о ненападении»).