Заметим, «Круг спасения Дона» Брестского мира не признал, и Дон де-юре находился в состоянии войны с Германией, но атаман уже волюнтаристски не просто признал поражение России, но и предлагал врагу начать торговлю. Причем с размахом — 1 немецкая марка была приравнена к 75 донским копейкам. За 1 русскую винтовку с 30 патронами тевтоны требовали пуд зерна. Пшеницы на Дону было выше крыши, оружия же не хватало — старые арсеналы растащили и белые, и красные. Германцам это вообще ничего не стоило — до отказа забитые военные склады Юго-Западного фронта на Украине у капитулировавшей армии достались им даром, зато получалась хорошая возможность бесплатно кормить Второй рейх русской пшеницей за русские же винтовки, чтобы они стреляли в русский же народ. Тройная выгода. Рейхсвер с энтузиазмом пошел на сотрудничество.
Взамен Краснов обещал, что «Всевеликое Войско Донское предоставляет Германской империи права преимущественного вывоза избытков за удовлетворением местных потребностей хлеба зерном и мукой, кожевенных товаров и сырья, шерсти, рыбных товаров, растительных и животных жиров и масла и изделий из них, табачных товаров и изделий, скота и лошадей, вина виноградного и других продуктов садоводства и земледелия, взамен чего Германская империя доставит сельскохозяйственные машины, химические продукты и дубильные экстракты, оборудование экспедиции заготовления государственных бумаг с соответствующим запасом материалов, оборудование суконных, хлопчатобумажных, кожевенных, химических, сахарных и других заводов и электротехнические принадлежности».
Столь активные шаги Краснова серьезно озадачили Деникина, который сразу раскусил поползновения атамана во «всероссийские вожди» и самостийные лидеры. Должность, которая оказалась не по зубам ни Алексееву, ни Корнилову. Более того, обеспокоило командующего Добрармией и то, что Краснов, ничуть не стесняясь, намеревался подчинить себе и добровольцев, которые совсем недавно сами пострадали от пассивности казачества. Да и собственная таможня, печатание денег и иностранная политика говорили о том, что атаман явно взял курс на казачий сепаратизм.
Сам Деникин, по достоинству оценив германский «дранг нах Остен», отдал совершенно конкретный приказ генералу Кислякову: «Ни в какие сношения с командованием враждебной России державы не вступать».
Белая Армия не должна была иметь ничего общего с государством, мирного договора с которым она не подписывала и до сих пор находилась в состоянии войны. Это была принципиальная позиция самого Деникина и всего командования крохотной армии. Никакого мира с врагом, забравшим почти половину европейской части России. Пусть даже в данный момент сил для активной борьбы с ним нет, и есть враг пострашней тевтона — гунн отечественный.
Мало что прояснилось и с казачеством. Как писал генерал Краснов, «на вопросы представителя Добровольческой армии, кто должен фактически командовать военными силами Добровольческой армии и донскими воинскими силами и каково отношение Дона к Украине и Германии, Круг ответил: «Верховное командование всеми без исключения военными силами, оперирующими на территории Донского войска, должно принадлежать Войсковому Атаману, или, как в данном случае, — Походному Атаману…»
Как раз Добрармия и находилась в Мечетинской, на территорииДонского войска. Стало быть, по логике Круга, тоже должна была подчиниться атаману.
Интересно, что, по свидетельству произведенного за взятие Новочеркасска в генерал-майоры Святослава Денисова, на тот момент собственно «Донская армия» насчитывала 5220 штыков и 1100 сабель при 6 орудиях (четыре исправных при всего двух упряжках), 30 пулеметах, двух легковых автомобилях, одного неисправного грузовика, четырех велосипедов. Патронов было по три на каждую винтовку, снарядов — по 5 на орудие.
С этими силами донцы собирались диктовать условия закаленным в боях добровольцам.
«Совершенно неприемлемая для Добровольческой армии политическая позиция атамана, — писал он, — полное расхождение в стратегических взглядах и его личные свойства ставили трудно преодолимые препятствия к совместной дружной работе. Утверждая «самостоятельность» Дона ныне и на «будущие времена», он не прочь был, однако, взять на себя и приоритет спасения России. Он, Краснов, обладающий территорией (в руках Краснова были донских 10 станиц из 134. — Прим. автора), «народом» и войском, в качестве «верховного вождя Южной Российской армии» брал на себя задачу — ее руками — освободить Россию от большевиков и занять Москву».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Причем никакой армии у самого Краснова еще не было. Освободившие донскую столицу казаки-ветераны совсем не горели желанием продолжать воевать, тем более весной, когда полно дел в станицах. Ему только предстояло создать пресловутую «Южную Российскую армию». Причем, по атаманскому замыслу, с помощью ее злейших врагов германцев, что было совершенно неприемлемо для добровольцев.
Первым же шагом для этого Краснов сразу вырыл яму между собой и Добрармией — в мае он издал приказ о возвращении всех донских подразделений в составе армии Деникина и пере-подчинении их себе. А это ни много ни мало, но почти вся боеспособная кавалерия. Более того, через своих представителей Краснов начал склонять генералов и офицеров Добрармии переходить служить к нему. К примеру, генералу от кавалерии Абраму Драгомирову было предложено возглавить «Южную армию». Тот с достоинством ответил, что в этом формировании он «видит продолжение той же немецкой политики — divide et empera — которая привела нашу Родину к пропасти», и потому «предложение этого поста равносильно (для него) оскорблению…»
Тем не менее из Добрармии началось стыдливое дезертирство. В Новочеркасск ушел целый взвод во главе с капитаном Корниловым, офицер штаба армии лейтенант флота Поздеев, личный вестовой-текинец Деникина (увел, кстати, и лошадь самого генерала). Людей можно понять — на Дону и жизнь была сытнее, и от немцев ожидалась серьезная материальная помощь. В Добрармии, стоявшей перед всеми красными силами на Кубани, служить было не в пример опасней и проблематичней. Тут уж не до высокой цели.
К тому же, преследуя свою цель подчинения добровольцев, Краснов начал открыто саботировать набор в армию Деникина. Запретил иногородним идти к нему на службу, перехватывая офицеров лейб-гвардии Измайловского полка, которые ехали к Деникину, и определяя их к себе в подразделения. Распылив части бригады Дроздовского по всем участкам фронта под предлогом защиты Дона от большевиков, Краснов препятствовал их объединению и переходу в Мечетинскую. В диспозиции для атаки Батайска Краснов, безусловно зная отношение к этому Деникина, обозначил план: слева отряд полковника Глазенапа, в центре донцы полковника Быкадорова, справа… батальон немцев с батареей.
При этом атаман не стеснялся писать Алексееву: «…на земле Войска Донского, а теперь и вне ее я работаю совершенно один. Мне приходится из ничего создавать армию… снабжать, вооружать и обучать ее. В Добровольческой армии много есть и генералов, и офицеров, которые могли бы взять на себя работу по созданию армий в Саратовской и Воронежской губерниях, но почему-то они не идут на эту работу…»
Интересно это подчеркивание «работаю совершенно один». Надо полагать, Ледяной поход и оборона Ростова с Новочеркасском добровольцами не считались. Это были мелочи. А налаживание дружбы с тевтонами и закрывание глаз на то, что Украина запросто оттяпала треть Донской области с Ростовом, — это такая «работа».
Сам атаман, надо полагать, заблуждался так же, как и в свое время Каледин, полагая, что у него под ружьем вскоре будут те самые полки, которые числились в Войске Донском к 1914 году. Заблуждался настолько искренне, что даже немцам заявлял, что вот-вот его «Южная армия» сядет «на конь». Может, попугать их на всякий случай хотел, может, лишнего вооружения вытрясти. Скорее всего, сам начал верить в то, что «Дон поднялся» и сейчас весь как один пойдет в освободительный поход на Москву во главе с ним — спасителем России. Хотя изначально было понятно, что ни на какую Белокаменную донцы не пойдут, а ограничатся в лучшем случае лишь защитой собственных рубежей.