– Каких? – нетерпеливо спросил он.
– Я сама виновата, – печально сказала она. – Водрузила тебя на пьедестал. Ты был таким хорошим все эти годы. Видимо, я решила, что ты не способен быть другим.
– Что нехорошего я сделал? – возмутился Колин. – Я защитил тебя, сделал тебе предложение, я…
– Ты даже не пытался принять мою точку зрения, – перебила его она.
– Потому что ты ведешь себя как идиотка! – рявкнул он. Повисло молчание, натянутое и гнетущее.
– Не представляю, что можно сказать на это, – произнесла наконец Пенелопа.
Колин отвернулся. Он не знал, зачем это сделал – все равно он не мог видеть ее лица в темноте. Но в ее голосе прозвучало нечто такое, что заставило его ощутить неловкость. Какая-то усталость и беззащитность. И разочарование. Внезапно ему захотелось понять ее, по крайней мере, попытаться, несмотря на уверенность; что она совершила ужасную ошибку. Каждая заминка, каждая неуверенная нотка в ее голосе остужала его ярость. Он все еще испытывал злость, но желание демонстрировать ее пропало.
– Тебя разоблачат, – произнес Колин, стараясь говорить спокойно. – Ты унизила Крессиду. Думаю, она вне себя от бешенства и не успокоится, пока, не разыщет настоящую леди Уистлдаун.
Шорох юбок подсказал ему, что она отошла на несколько шагов.
– Крессида недостаточно сообразительна, чтобы вычислить меня. К тому же я больше не собираюсь печататься в газете, так что у меня не будет возможности совершить оплошность или оставить улики. – Пенелопа помолчала, затем добавила – Это я могу обещать.
– Слишком поздно, – отозвался Колин.
– Нет, не поздно, – возразила она. – Никто ничего не знает! Никто, кроме тебя, а ты так стыдишься меня, что это просто невыносимо.
– О, ради Бога, Пенелопа, – резко бросил, он, – я не стыжусь тебя.
– Ты не мог бы зажечь свечу? – взмолилась она. Колин пересек комнату и порылся в ящике комода в поисках свечи и приспособлений, необходимых, чтобы зажечь ее.
– Я не стыжусь тебя, – повторил он, – но считаю, что ты поступила глупо.
– Может, ты и прав, – сказала Пенелопа, – но я не могла поступить иначе.
Колин зажег свечу и повернулся к ней.
– Ладно, забудем о том, что произойдет с твоей репутацией, если станет известно, кто ты на самом деле. Забудем, что тебя подвергнут остракизму, что люди станут перешептываться у тебя за спиной.
– Такие люди не заслуживают того, чтобы о них беспокоиться, – заявила Пенелопа, резко выпрямив спину.
– Возможно, – согласился Калин, привычным движением скрестив руки на груди и вперив в нее жесткий взгляд. – Но это больно. Вряд ли тебе это понравится, Пенелопа. И мне тоже.
Пенелопа нервно сглотнула. Хороший признак. Может, подумал он, ему все же удастся достучаться до ее сознания.
– Забудем обо всем этом, – продолжил Колин. – Ты провела последние одиннадцать лет, задевая чувства людей. Обижая их.
– Но я писала и много хорошего, – возразила Пенелопа; в ее темных глазах блеснули слезы.
– Разумеется, и эти люди не доставят тебе беспокойства. Я говорю о тех, кого ты разозлила, кто чувствует себя оскорбленным. – Колин шагнул к ней и схватил ее за плечи. – Пенелопа, – настойчиво произнес он, – найдется немало желающих отомстить, причинить тебе вред.
Хотя эти слова предназначались ей, они пронзили его собственное сердце.
Он попытался представить себе жизнь без Пенелопы. И не смог.
Всего лишь несколько недель назад она была… Колин задумался. Кем она была для него? Другом? Знакомой? Женщиной, которую он видел, но никогда по-настоящему не замечал?
А теперь она его невеста и скоро станет женой. Если не чем-то большим. Более близким и дорогим.
– Чего я не понимаю, – сказал он, встревоженный направлением, которое приняли его мысли, – так это почему бы тебе не ухватиться за столь безупречное алиби, чтобы сохранить инкогнито.
– Потому что суть не в том, чтобы сохранить инкогнито! – чуть ли не выкрикнула Пенелопа.
– Ты хочешь, чтобы тебя разоблачили? – поразился Колин.
– Конечно, нет, – ответила она. – Но это моя работа. Дело всей моей жизни. Единственное, что я могу предъявить в качестве оправдания своего существования. И если я не могу заявить об этом во всеуслышание, то будь я проклята, если позволю сделать это кому-нибудь другому.
Колин открыл рот, собираясь возразить, но вдруг, к собственному удивлению, понял, что ему нечего сказать. Дело всей жизни… У Пенелопы есть дело всей ее жизни.
А у него нет.
Пусть она не может поставить свое имя под своими трудами, зато, оставшись наедине с собой, она может просматривать газетные заметки и думать: «Вот зачем я жила, вот чего я достигла».
– Колин? – шепнула Пенелопа, озадаченная его молчанием.
Удивительная женщина! Как он не понял этого раньше, когда уже знал, что она умна, очаровательна, остроумна и изобретательна? Но даже эти определения – и многие другие, которых она, безусловно, заслуживает, – не отдают ей должного в полной мере.
Пенелопа Федерингтон – удивительная женщина.
А он… Прости, Господи, он завидует ей.
– Я пойду, – сказала она, направившись к двери.
Колин не сразу отреагировал, ошеломленный этим откровением. Но, увидев ее руку на дверной ручке, понял, что не может ее отпустить. Ни сейчас, ни когда-либо в будущем.
– Подожди, – хрипло сказал он, в несколько шагов преодолев разделявшее их расстояние. – Подожди, – повторил он. – Я хочу, чтобы ты осталась.
В ее глазах отразилось замешательство.
– Но ты сказал…
Колин нежно обхватил ладонями ее лицо.
– Забудь, что я сказал.
И тут он понял, что Дафна права. Любовь не поразила его как гром с ясного неба. Она подкралась незаметно – с улыбкой, словом, взглядом. С каждой секундой, проведенной в обществе Пенелопы, она все больше завладевала его душой, пока не наступил этот момент. Момент откровения.
Он любит ее.
Конечно, он все еще злится на нее из-за заметки, которую она все-таки опубликовала. И ему чертовски стыдно, что он позавидовал тому, что она нашла себе дело в жизни. Но при всем этом он любит ее.
И если он позволит ей уйти сейчас, то никогда не простит себя.
Может, это и есть любовь. Когда нуждаешься в женщине и продолжаешь восхищаться ею, даже когда злишься на нее.
Даже когда хочется привязать ее к кровати, чтобы не позволить ей уйти и натворить еще больших бед.
Он должен сказать ей. И показать.
Сегодня. Сейчас.
– Останься, – шепнул Колин и привлек ее к себе, грубо, жадно, без объяснений и лишних слов.
– Останься, – повторил он, ведя ее к постели…
Она молчала, и он произнес в третий раз:
– Останься.
Она кивнула, и он заключил ее в объятия.