всей ее жестоковатой дельности, строгости и подчас несгибаемом упрямстве была необходимым противовесом. Вспомним, что она, вдобавок ко всему, была истинно творческим человеком — ее сценарии были вполне читабельны и пригодны к производству не хуже многих известных. Немудрено, что Ханжонков уважал ее и умело избегал хоть и редких, но неизбежных стычек. То, что произошло между ними уже в последние годы — тяжкий, скандальный разрыв, — было по-своему естественно и необратимо.
Загнанный в угол в Австрии, обезноженный болезнью Ханжонков был неуемен в своих планах, в своей работе. Его мало волновали споры о дешевой и низкопробной сути кинематографа. О его унизительной пошлости и обидах. О его высокомерных насмешках, убивающих привычку к театру, живописи, книге. О том, что пребывание в мире экрана — так называемом антиискусстве — отчуждает массу от истинного искусства. Он с ходу понял и почувствовал, что протесты против кино — а таковых было в избытке, особенно поначалу, — лишь форма cнобизма, умственное чванство. Да, кинематографом завладел купец, но в этом не было его вины. Просто он, купец, первым угадал и указал — подчас не без грубости и топорности — будущность этого великого изобретения.
Пытливый ум и азарт Ханжонкова порой касался не только кинематографа. Мои читатели, наверно, помнят забавную историю с «поющими кинофильмами». Ханжонков легко пережил эту неудачу, но не забыл о ней. И уже в эмиграции загорелся желанием в ближайшем будущем продемонстрировать публике «говорящий кинематограф». На этот раз он старался обставить все очень серьезно: многие немецкие и русские инженеры, дружески знакомые с ним, уже бились над решением этой задачи. Ради этого Ханжонков продал все, что у него оставалось, даже свою скромную мебель.
Вера Дмитриевна очень неохотно рассказывала мне про это — она не верила в «очередное сумасбродство» любимого человека. И казалось, была права. Но к счастью (а скорее, к несчастью), у Ханжонкова вдруг стало что-то получаться. Только очень слабо. И очень тихо. И очень невнятно. А денег уже не было. И это был роковой тупик…
Но пока что вернемся к весне 1919 года, когда Ханжонков и Вера Дмитриевна, ставшая к тому времени его гражданской женой, жили в Ялте. В апреле в город снова вошли красные, но уже в июне их прогнали части Добровольческой армии. Антибольшевистской пропагандой в ней командовал так называемый ОСВАГ (Осведомительное агентство). Именно он патронировал те «белогвардейские» фильмы, о которых мы уже мимолетно говорили. Первый, самый яркий из них, «Голгофа женщины», был поставлен Яковом Протазановым осенью 1919 года кинофабрикой И. Н. Ермольева. Этот дорогой фильм, рисующий страшные «прелести» большевистской власти, был преподнесен создателями в дар Добровольческой армии и с огромным успехом шел во всех кинозалах Юга России. Ростовский рецензент писал: «Это путь отражения страшной правды наших дней… Там было показано с потрясающей силой страдание женской любящей души, у которой жизнь отнимает все, что ей дорого».
В начале ноября того же года на экраны был выпущен агитфильм «Жизнь — Родине, честь — никому», снятый на средства известного кинопромышленника и купца-старовера Михаила Трофимова. Фильм был тоже заказан чинами Добровольческой армии, и в день первой годовщины этой армии картина демонстрировалась бесплатно в городском саду Ялты. Драматизм фильма имел сенсационный успех. Отдельные сцены вызывали слезы и громогласные аплодисменты…
Да, благодатный Крым дал московским кинематографистам недолгую передышку, но она трагически быстро приближалась к концу. Ханжонков писал в своем дневнике: «Ялтинская вспышка кинопромышленности 1919 года явно затихала: продавать картины было некому, эксплуатировать их также было негде — все ближайшие районы были охвачены Гражданской войной».
Прикованный к инвалидному креслу Ханжонков дольше всех верил в победу белых и покинул страну лишь в ноябре 1920 года — во время эвакуации армии Врангеля. Возможно, это спасло и его, и Веру Дмитриевну: занявшие полуостров красные, вопреки обещаниям прощения, расстреляли многие тысячи сторонников Белого дела, а заодно и всех, кто попался под руку. Хотя Александр Алексеевич, в отличие от своих коллег-конкурентов, не снимал злобно-антибольшевистских фильмов, но тоже был «буржуем» и вполне мог попасть под горячую руку «борцов за народное счастье». К счастью, этого не случилось.
Рашид Янгиров справедливо пишет, что деловая энергия Ханжонкова нисколько не пострадала, когда он был вынужден переместиться за рубеж. Ни в Стамбуле, где он открыл прокатную контору, ни в Милане, где анонсировал открытие своего кинотеатра, ни в Вене, где не очень удачно пытался приобщить кинематограф к эмиграционному театру МХТ, и т. д. Шел уже 1922 год.
Как я уже писал, Ханжонков попытался отойти от производства немых фильмов и занялся экспериментами со звуковым кино. Провал этой занявшей целый год работы сильно подействовал на него — и физически, и морально.
Революция — что же дальше?
Впервые о том, что у красной России существует собственный кинематограф — пусть большей частью на словах, на бумаге, — наша публика узнала в начале 1921 года, когда стал выходить «Экран» — «вестник театра-искусства-кино-спорта». Забавное было издание — скорее газета, чем журнал. Эдакий журнал-газета. Формат почти газетный, бумага архискверная, обложка отсутствует, однако много рисунков, виньеток, шаржей, иногда фотографий. И страниц щедрейшей информации: что — где — когда.
Раздел кино — самый мизерный. Оно и понятно: пленки нет, студии заброшены, больше половины кинотеатров закрыты. В прокате потрепанное старье, иностранные киноленты с трудом просачиваются сквозь блокаду. Чаще всего печатались коротенькие сообщения о заседаниях «Фото-кино-отдела» и о том, что делается за границей. Характерно, что здесь, как и в других будущих изданиях, чутко фиксируются зарубежные успехи наших бывших соотечественников — и не только режиссеров и актеров, но и предпринимателей. Меж лаконичными строками о русском зарубежье явственно читается желание возвратить в страну знаменитых людей и знаменитые некогда кинофирмы.
Однако случалось прочесть в разделе «Кино» вещи и посерьезнее. Недаром его опекали пионеры русского киноведения Вознесенский, Барсов, Болтянский, Никандров. Естественно, и здесь, и в других разделах почти все тексты имели критико-сатирический акцент. Доставалось и руководству «Фото-кино-отдела» за его административную неповоротливость, за подозрительные финансовые махинации, за жуликов-агентов, привозящих в провинцию всякий хлам под чужими названиями, доставалось самоуправным монтажерам проката, которые с помощью ножниц так «улучшали» иные ленты, что их не только понять, но и узнать-то было нелегко. Досталось раз-другой и тем влиятельным идеологам, которые видели настоящее и будущее нашего кинематографа лишь в