ему удалось сделать задуманное, значит, скоро жди беды. Пока этого не случилось, нужно поговорить с Алисией. Да!» — решив так, юноша подошёл к умывальнику, сполоснул лицо холодной водой и, сделав глубокий вдох, кивнул своему отражению в настенном зеркале. Покинув палату, парень пошёл по направлению к северному крылу, рассчитывая по дороге встретить девушку и объясниться с ней. Однако, миновав коридор, Пьер никого не увидел, а потому, оказавшись перед лестницей, решил подняться на третий этаж. Он зашагал по серым ступеням и вдруг на лестничной площадке, залитой светом, проникающим сквозь широкое окно, он столкнулся с Винтехальт. Девушка хотела идти дальше, но парень загородил проход. Врач удивлённо посмотрела на Пьера.
— Пропустите, — попросила она, и сердце юноши оборвалось.
«Она говорит со мной, словно с посторонним…»
— Извините, — сказал он, и краска залила его лицо и уши, — я хотел поговорить с вами. Это очень важно…
Голос Пьера был жалок и столь трогателен, что врач была вынуждена кивнуть в знак согласия.
— Вы себя хорошо чувствуете? — по привычке спросила она.
— Нет… Или да, — неуверенно отозвался парень. — По правде говоря, я сам не знаю, хорошо мне или плохо. Явно непривычно.
— Рука? — поинтересовалась Винтехальт, и Пьер покраснел ещё больше.
«Да она смеётся надо мной! — подумал он, не спуская глаз с Алисии. — Или, может быть, мне кажется…»
— Н-нет, скорее, сердце…
— Это серьёзно. Вам помочь вернуться в палату? — ласково предложила девушка, и парень, и без того настропаленный, не выдержал. Он посмотрел на собеседницу с такой болью, что Винтехальт отступила, и улыбка исчезла с её лица. Пьер, заметив, что выманил на разговор настоящую Алисию, проговорил:
— Вы ведь всё понимаете.
— Нет, не понимаю.
— Я люблю вас! — выпалил юноша и покраснел ещё сильнее. — Разве это так сложно, разве я не достаточно хорошо намекал? Ведь вы… Ты умна и, конечно же, всё видела. Ну же, ответь. Я влюбился в тебя сразу, как только встретил, и…
— Хватит, — перебила Винтехальт, злобно блеснув глазами. — Теперь всё ясно. Я до последнего убеждала себя, что мне кажется, но, как видно, зря. Мне абсолютно всё равно, любите вы меня или нет. Одно знаю точно, вы мне безразличны. Конечно, я прощаю вас, ведь вы солдат и наверняка считаете, что жизнь — это приключение, в котором обязательно должны быть любовь, риск, чувства и прочее. Однако, это не так. Насколько мне известно, не один из полков нашей армии пока что не участвовал в настоящем бою, и это значит, что вы ещё ничего не знаете о войне.
— Причём здесь это? Я говорю не о войне, а о чувствах.
— А я говорю о вашей наивности. Я видела людей, прошедших сквозь жернова войны. И от одного вида этих искалеченных тел, мне хочется умереть. Я ухаживала за ветеранами авеклитской войны пять лет, и после этого во мне не осталось сил любить. Я могу улыбаться, я могу быть милой и нежной, но это не значит, что я люблю своих пациентов. Носить маску искренности и быть искренней — не одно и то же. Всё это я сказала к тому, что вы ещё ребёнок, склонный к фантазиям. У нас не может быть будущего. Более того, у меня ни с кем не может его быть, а потому забудьте о своей глупой привязанности и идите, куда шли.
Пьер пошатнулся. Иллюзии, заполнившие его душу тёплыми волнами, вдруг взметнулись, вмиг замёрзли и застыли острыми безжизненными пиками. Они распороли внутренний мир Пьера, заставив парня издать жалобный стон. Винтехальт смотрела на него с поражающим безразличием. Через минуту она повернулась и зашагала по лестнице на второй этаж.
— И ещё… — остановившись, сказала она, — не смейте больше докучать мне. Только медицинские вопросы.
Пьер не слушал. Всё произошло так быстро, что он до сих пор не мог поверить, что всё кончено. На дрожащих ногах он двинулся вслед за девушкой, но не для того, чтобы уговорить её, а чтобы вернуться в палату, лечь в постель и умереть.
— Как много бы я отдал сейчас, чтобы мой сосед сошёл с ума и кинулся на меня с ножом. Ради приличия я бы, конечно, сопротивлялся, но в глубине души был бы ему благодарен. Нет, всё-таки в моём положении война — наилучший выход. Поле боя, благородная смерть от вражеской пули. Это прекрасно, — шептал Пьер, приближаясь к палате. Он слышал биение своего сердца, ощущал непрекращающуюся боль в солнечном сплетении и какой-то частью своего естества понимал, что она может продлиться не один месяц. Такое с ним уже бывало прежде.
К тому моменту, когда Пьер вошёл в комнату, Фриншлайт уже выспался и встал с постели в отличном расположении духа. Первым делом мужчина принялся чистить свою одежду, тщательно обирая с халата каждую травинку и складывая в одну кучку на полу. Туда же он ребром ладони смёл рассыпанный по полу песок и теперь раздумывал, как бы незаметно выбросить всё это в окно. Тут открылась дверь, и мужчина вздрогнул, однако, заметив Пьера, успокоился и, напустив на себя привычную холодность, спросил:
— Где был? Доложил уже?
Этой грубостью он хотел задеть юношу, чтобы потом перевести всё в шутку, но Пьер даже не посмотрел на соседа, а лёг в постель, как был — в одежде. Он закрыл лицо руками и что-то неразборчиво пробормотал, будто уговаривая себя успокоиться. Адел нахмурился, но продолжил импровизированную уборку, будто ничего не случилось. Он был слишком горд, чтобы расспрашивать кого-то. По его разумению, если человек хочет говорить, его не нужно просить об этом — он всё расскажет сам. Если же он молчит, значит, время ещё не пришло, и душевный груз ещё не позволяет ему открыть рта.
Наконец, дело было сделано, песок и трава выброшены в окно, а их остатки рассеяны по полу, так что уборщица, обычно появляющаяся в обед или чуть позже, скорее всего, ничего не заметит.
— Спасибо тебе, — сказал Адел, сев на свою кровать. — Не знаю, что у тебя случилось, да мне это и не нужно. Просто прими благодарность. Мало того, что ты помог мне, рассказав про ключи, но и не выдал меня. Думаю, ты благородный человек.
Фриншлайт замолк. После минуты, проведённой в тишине, он решил, что Пьер заснул, но тот вдруг привстал и, взглянув на соседа, ответил:
— Не за что… Только ты ошибаешься, я далеко не благороден.
— Думай, как знаешь, но моё мнение мне дороже. К тому же, отчасти благодаря тебе, я отстоял свою честь. Наверное, мне опасно о таком рассказывать, но