Перелыгин почувствовал теплый толчок внутри, радость охотничьих сборов, запах костра у воды и призывный гусиный крик еще невидимой стаи за мгновение до того, как она стремительно выныривает из утренней мглы и плюхается в черную неподвижную воду. Осеннюю охоту мужское население всегда ждало с особым чувством – щемила душу осенней красотой тайга, радостью погожих деньков перед зимой.
– А Клешнин? Что ж, Клешнин… – Любимцев нехотя отвернулся от окна. – Люди сами всё видят.
– Знаешь, какая война за больницу шла? – Серебровского вдруг пронзила мысль, что он навсегда покидает свое детище, и голос его дрогнул. – Затея Клешнина была. – Он повернулся к Перелыгину. – Нам в Якутске говорят: «У вас хорошая больница.» Тогда Клешня возьми на бюро обкома и разыграй дурака, а делал он это артистически. У нас, говорит, даже томографа нет в районе. Понимаете? Не, представляешь? – Серебровский толкнул Перелыгина в плечо, трясясь от смеха. – Невероятно, я где эту историю потом ни рассказывал, никто не верил, – томографа у него в районе нет! Бюро чуть не задохнулось – на всю республику один был. Потом сказали, черт с вами, стройте, а томограф сами ищите, на них в стране очередь на десять лет вперед. Он им так спокойно: «В Одессе на Привозе поищем».
– Оно конечно… – Любимцев провел указательным пальцем по усам, таким же, как у Серебровского, только попышней. – Наверное, и без него многое состоялось бы, жизнь на месте стоять не может, но это наше предположение, а он оказался там, где надо, и вовремя. Выходит, спрос на него в тот момент был именно здесь. Самое главное – оказаться на своем месте в нужное время. Одно точно знаю: чтобы нелегальный завод построить, второго такого авантюриста еще поискать надо! – Любимцев мечтательно выставил перед собой ладони, будто взвешивая эту осязаемую им авантюру, включая невероятный размах ее замысла и неизмеримую пользу.
– Все собираюсь написать об этой истории, – укоризненно посетовал Перелыгин, глядя на Любимцева, – а ты никак рассказать не соберешься.
– Расскажу. Расскажу тебе такое, – успокоил Любимцев, – о чем никто не знает.
– Нет, не сходится. – Перелыгин пощелкал пальцами. – Не хватает чего-то. Самодур тоже может понастроить.
– Ха! – усмехнулся Серебровский. – Клешнин отменный вкус к жизни имеет. Любит жить красиво. Жизнелюб.
– Ну да, – хмыкнул Перелыгин. – Вино, женщины, карты, баня, охота, рыбалка. Что еще надо для полного джентльменского набора? И кто ж этого не любит? Я хочу видеть такого человека! – пробасил он с есенинской интонацией.
– Не скажи, пресса, не скажи… – Любимцев прошелся по палате, задержался у книжной полки, пробежал взглядом по корешкам. – Водку можно по-разному любить. – Он продолжал рассматривать книги. – Одному нажраться охота, а для другого – это процесс, удовольствие. То же и с женщинами. Одному все равно, где, с кем и как, а другой с красоткой на вертолете – в таежное зимовье с банькой или – в тихий уголок с аквариумом во всю стену. Чуешь разницу? – Любимцев помолчал, сел за стол. – Из-за этого жизнелюбия, так его растак, мы и остались на бобах. Кинул он нас!
Некоторое время Перелыгин обескураженно молчал.
– Неожиданный поворот, – заметил он. – Как-нибудь обосновать можно?
Серебровский открыл было рот, но Любимцев опередил его:
– Да, можно, можно, – усмехнулся он, – все объяснить можно, – но это личное, не бери в голову. – Любимцев испытующе взглянул прямо в глаза Перелыгину. – Предал он нас! Всю команду предал. – И, отвернувшись от недоумевающей физиономии Егора, покачал головой. – Не понимаешь… Представь… – Он поднялся, заходил, как учитель, сложив руки за спиной. – Клешнин собрал нас, бобиков. Каждого нашел, расставил по ключевым местам. Правильно делал! Без своей команды ничего путного не осуществишь. – Он хихикнул. – Кроме, пожалуй, ребенка. И мы пахали: знамена, ордена, почет, уважение. И скажи мне, ради чего?
– Он же вас не в дворники нанимал? – пожал плечами Перелыгин.
– А амбиции? Ну, заняли свои высотки, все молодые, но дальше-то куда? – Любимцев достал расческу, повертел ее в руках и убрал в карман. – Ты пойдешь в местную районку редактором?
– У него с головой не в порядке? – хмыкнул Серебровский.
– Верно, – кивнул Любимцев. – А в свою газету, в штат?
– Чего я там забыл? – Перелыгин не совсем понимал, куда клонит Любимцев.
– А почему?
– Здесь воля. Начальство за тысячу верст. Ну, почти воля, – уточнил Егор. – У собкоров: встал с дивана, ноги в тапочки – на работе, снял тапочки, лег на диван – дома.
– Правильно, – кивнул Любимцев. – Ты плаваешь в своей заводи, однако в любой момент можешь нырнуть куда надо. В этом твое преимущество и твоя свобода. А мы рассчитывали на Клешнина и, как киты, своими спинами выталкивали его наверх. Четырнадцать лет ухлопали. Он нас обнадеживал, но сам никуда и не собирался. Помнишь… – Любимцев посмотрел на Серебровского. – На охоте о правилах жизни рассуждал? – Серебровский слегка пожал плечами. – А я помню! – с вызовом продолжил Любимцев. – Он говорил, что правила можно нарушить, обойти, а можно использовать. И некоторые готовы голову положить, лишь бы эти правила отменить. Допустим, отменили! Понадобятся новые. Иначе – анархия. А на эти глупости жизнь тратить жалко.
– Правильно рассуждал. – Перелыгин отодвинулся от стола. – Глупо воевать с «ветряными мельницами» или отливать против ветра.
– Не торопись, пресса, – остановил его Любимцев. – Он еще говорил, что надо всех драть и все брать. Кто позволит? Это не против ветра? А после нам: выкиньте глупые мысли, ребята, нигде большего не добьетесь, потому что жить любите красиво. Пока мы вместе, говорит, делаем дело, ничего с нами не случится – победителей тут не судят, живите и радуйтесь, а в «чужом монастыре» вам враз бошки посрывают – вы же прятаться не умеете, напоказ жить привыкли. И это правильно. – Любимцев сел за стол и опять уставился в окно. – Не должен человек в свое удовольствие жить тайной жизнью. Потому мужики его пьяного из канавы на руках домой носили, а наверху не любили – не хотел от них ничего. Значит, был и у него какой-то свой выбор – что брать, а что нет.
Уже затемно Любимцев с Перелыгиным вышли из больницы, распрощались и направились в разные стороны. У дома Перелыгин вспомнил про кооперативы, он оглянулся – фигура Любимцева, освещенная фонарями, маячила в отдалении. «Ладно, – решил Перелыгин, – не возвращаться же».
Глава пятнадцатая
Пунктир времени