Очень болели глаза, очень хотелось проснуться, и, кажется, опять начиналась истерика. Запустить сочинение Саргассы в окно и выпрыгнуть следом. «Берсерки-с, варяжья кровь!»
Я взял себя в руки и снова попытался читать. Буквы расплывались и прыгали перед глазами… Тогда я отодвинул книгу вместе со столиком, поднялся, сунул руки в карманы и подошел к восточному окну.
За окном была православная Русь, какой ее рисуют в детских книжках: березы, сосны, избы, терема, церквушка, огороды с пряслами, даже какой-то узкий извилистый водоем — не то и вправду речка, не то просто канава. Зубчатая Стена, тянувшаяся вдоль невидимой за нею магистрали, делала пейзаж неисправимо искусственным; Колдун-Гора, нависшая трехглавым призраком над горизонтом, — и вовсе нереальным… Здесь княжить? Под этим тусклым солнцем, которое уже обогнало Деймос и подбиралось к зениту, но все равно не могло обеспечить достаточно света для чтения?.. Рваная хламида Деймоса разбрызгалась темной кляксой над перевалом между Средним и Северным Шлемами, там, где кончалась атмосфера долины Маринер. Края кляксы металлически отсверкивали… Я отвел взгляд от никому не нужного спутника с никому не нужным парусом «Луары» (все-таки, невероятно, чтобы кто-нибудь мог уцелеть в такой катастрофе) и опять посмотрел вниз.
И увидел Мефодия.
То есть, сначала я увидел толпу. Все те же бородатые, в мохнатых шапках, толпились на песчаной дорожке между моим и соседним теремами, опять суматошно трясли рукавами и что-то вскрикивали, а посреди гама, демонстративно игнорируя костюмированных психов, стоял и деловито озирался он.
Мефодий Васильевич Щагин — Государь-Самодержец всея Великия и так далее, Рюрикович в сорок седьмом поколении, младший сын такелажника «Лены», светлого князя Василия Юрьевича, мой двоюродный прапрадед, рожденный на борту «Луары» и чудом уцелевший в кораблекрушении… мой друг и почти ровесник Мефодий Щагин, немножко странный тип, официант из «Вояжера» — был в своем любимом, затасканном комбинезоне звездолетчика с эмблемой Матери-Земли на левом рукаве. Под мышкой он держал огромный сверток, в котором я без труда признал комбинированную упаковку для поющих устриц, изобретенную им же. Он стоял и деловито озирался. Он наверняка искал меня.
Я поспешно исследовал раму окна и опять не понял, как она открывается. Придется бежать вниз.
Хорошо, что я замешкался и не побежал сразу. К Мефодию, непочтительно расталкивая ряженых, приблизился Савка и стал ему что-то втолковывать. Мефодий послушал, согнутым пальцем свободной руки постучал себя по лбу и что-то спросил. Савка развел руками, задрав очи гор[ac]е, а потом указал куда-то на восток и вверх — не то на Колдун-Гору, не то на Деймос. Мефодий посмотрел в ту сторону, почесал в затылке, ухватил Савку за ухо, и они пошли по песчаной дорожке прочь от моего терема. Ряженые бояре, толкаясь и кланяясь, расступились.
Я снова ощупал раму окна и несколько раз толкнул. Она была сделана прочно. Тогда я вспомнил о ключе, достал его из кармана, зажал в кулаке и размахнулся, моля Бога о том, чтобы это оказалось обычное, а не гермостекло.
Бог услышал мою молитву…
18
Мефодий выглядел не многим лучше Петина. Правда, ожогов на лице не было — но было множество мелких ссадин, два аккуратных пластыря на правой скуле и густая россыпь черных точек над и под правым глазом. Наверное, он успел зажмуриться, прежде чем что-то там произошло…
Завтрак нам подали в светлицу — и сюда же принесли мою цивильную одежду, а едва задрапировали разбитое окно и подмели осколки, я погнал всех вон. И Дашку тоже, но Мефодий ее задержал — ухватил, привстав из кресла, за сарафан, притянул к себе и усадил на правый подлокотник. Поющую устрицу он еще раньше пристроил слева от себя, на полу, и то и дело притрагивался к ней и поглаживал, словно боялся, что она убежит.
Вот и сейчас, пока людишки, толкаясь в дверях, покидали светлицу, он левой рукой поглаживал сверток, а правой похлопывал по Дашкиному бедру.
— Я думал, ты что-то хочешь мне рассказать, — сказал я, когда мы остались втроем, и покосился на Дашку. На похлопываемое бедро.
— А ты не ревнуй, — хохотнул Мефодий. — Я же вот не ревную! — Мягким тычком пониже спины он столкнул Дашку с подлокотника и велел: — А ну-ка, Дарья, закрой поплотнее дверь да помоги светлому князю одеться.
— И ты туда же, — вздохнул я.
Мефодий снова хохотнул и потянулся к братине с медом.
Пока Дашка запирала дверь, я натянул плавки и брюки, с облегчением избавился от дурацкого кафтана, стянул через голову ночную сорочку и стал одеваться дальше. Одежда была моя, но не та, в которой я приехал с Пустоши, а та, что оставалась в номере «Вояжера». Рубашку кто-то постирал и погладил. Фрак тоже был отутюжен и приятно похрустывал, а лацканы сами собой улеглись модными волнами. Вот только карманы фрака были пусты, потому что и земной паспорт, и кредитная карточка (бесполезная, но все равно жалко), и справка о доле в Казне остались в карманах старого. А прочие документы — в папке на переднем сиденьи «ханьяна»… Черт с ними, никуда не денутся!
Зато теперь, когда на мне опять были штаны, все происходящее перестало казаться причудливым сном. И требовало объяснений.
Я застегнул ботинки, выпрямился и посмотрел на Мефодия. Мефодий не спешил объяснять — он насыщался. Неторопливо, но основательно. И, подбирая все, что подкладывала ему Дашка, то и дело дотрагивался левой рукой до устрицы.
Дашка сидела справа от него, не на подлокотнике, а тоже в кресле. Кокошник она сняла, волосы распустила, румяна стерла. Бус и браслетов на ней тоже не было, а ярко-синий сарафан и белоснежная хрустящая сорочка отнюдь не выглядели архаично и очень даже гармонировали с моим парадным фраком. С мятым-перемятым комбинезоном Государя-Самодержца они нисколько не гармонировали.
Я удовлетворенно улыбнулся и сел напротив Мефодия. Он, перегнувшись через стол, наполнил мою чару, потом Дашкину, откинулся и поднял свою. Дашка поставила передо мной паштет и стала придвигать что-то еще.
— Прочел? — спросил Мефодий, когда мы выпили, и кивнул на столик возле окна, где лежала книга.
— Не успел.
— Молодец! — прокомментировал он. — Чем меньше знаешь, тем спокойнее живешь.
— Это юмор? — осведомился я.
— Это мудрость, — ответил он, жуя и потому невнятно.
— Глупости там одни, — подала голос Дашка.
— Не скажите, барышня, — невнятно проговорил Мефодий и глотнул. Кое-что изложено с удивительной точностью. Правда, тали он почему-то называет стропами, вместо «взять рифы» пишет «подвернуть край», гондола и корпус для него одно и то же, и так далее. Но если отвлечься от терминологии, можно подумать, будто он своими глазами наблюдал разворот «Лены».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});