Читать интересную книгу Дьявольская сила - Фриц Лейбер

— Все комнаты твои, раз в дом вошел, — произнес он. — Вы не забыли о том, что я был полицейским?

— Был? — Вальтер невольно отшатнулся от гостя. — Но вы же и есть полицейский.

— Мне удавались и другие роли — вор, бандит, вымогатель. Не говоря уже об убийце. Вы-то должны это знать.

Незнакомец медленно шел прямо на Вальтера, и тот внезапно с отчетливостью почувствовал значимость маленьких расстояний — от буфета к столу, от одного стула к другому…

— Я не понимаю, о чем вы говорите. И почему в таком странном тоне? Я не сделал вам ничего плохого. Мы даже никогда не встречались.

— Так ли это? Как же, вы ведь думали и… — он повысил голос, — писали обо мне. Немало посмеялись, поиздевались надо мной, не так ли? Так вот, сейчас я хочу немного посмеяться над вами. Изобразили меня подонком дальше некуда и при этом считаете, что не сделали мне ничего плохого? Вы, наверное, даже не представили себе ни разу, что значит быть на моем месте, так ведь? И ни разу не попытались понять мое состояние, да? Ни капли жалости не испытали ко мне, так? Ну так вот, и у меня по отношению к вам нет никакой жалости.

— Но я же говорю, что никогда не знал вас! — пальцы Вальтера вцепились в край стола.

— Вы и сейчас утверждаете, что никогда не знали меня? Сделать такое и забыть?! Голос незнакомца стал каким-то скулящим, будто ему было очень жалко самого себя. — Вы забыли Вильяма Стейнсфорта?

— Вильяма Стейнсфорта?!

— Его самого. Забыли своего козла отпущения? Вы излили на меня все презрение к собственной личности. Какую же сладкую радость вы, должно быть, испытывали, сочиняя про меня все эти мерзости. Но, если говорить откровенно, каких действий сейчас один B.C. может ожидать от другого, в данном случае — от его литературного персонажа?

— Я… я не знаю, — выдавил из себя Вальтер.

— Не знаете? — ухмыльнулся Стейнсфорт. А должны бы знать. Ведь вы же стали мне чуть ли не нареченным отцом. А что бы стал делать настоящий Вильям Стейнсфорт, если бы он встретил где-нибудь в тихом местечке своего старого папашу — того самого, который отправил его на виселицу?

Пристальный взгляд — вот все, на что хватило сил у Вальтера.

— Нет, вы отлично знаете, что бы я сделал. Не хуже меня знаете, продолжал Стейнсфорт. Неожиданно выражение его лица изменилось, и он резко проговорил:

— Хотя, впрочем, откуда вам знать? Вы же никогда по-настоящему не понимали меня. А я не такой уж черный, как вы меня изобразили.

Он сделал паузу, и в груди Вальтера затлела искорка надежды.

— Вы никогда, ни разу не давали мне ни малейшего шанса, ведь так? А вот я дам вам — один-единственный, но все же шанс. Просто чтобы доказать, что вы никогда не понимали меня. Ведь это так?

Вальтер кивнул.

— И вы еще кое-что забыли.

— Что именно?

— То, что когда-то я был ребенком, — ответил бывший полицейский.

Вальтер молчал.

— Значит, признаете это? — угрюмо спросил Вильям Стейнсфорт. — Так вот, если вы назовете хотя бы одну добродетель, которую пусть даже подсознательно ощущали во мне, хотя бы одну добрую мысль, которая, по вашему мнению, теплилась во мне, одну-единственную искупающую благодать характера…

— Да… и что тогда? — голос Вальтера дрожал.

— Тогда я отпущу вас.

— А если я не смогу? — прошептал писатель.

— Что ж. Тогда плохо дело. Тогда мы по-настоящему соприкоснемся друг с другом, а вы ведь догадываетесь, что это значит. Вам удалось отнять у меня одну руку, но другая-то осталась. Стейнсфорт — «Стальная Рука», вы ведь так меня называли?

Вальтер стал задыхаться.

— Даю вам две минуты на воспоминания, — проговорил гость.

Оба посмотрели на часы. Поначалу незаметное передвижение минутной стрелки буквально приковало к себе внимание Вальтера. Он смотрел на Вильяма Стейнсфорта, вглядывался в его жестокое, коварное лицо, которое всегда оставалось для него как бы в тени словно было чем-то таким, чего просто не мог коснуться луч света. Он в отчаянии копался в собственной памяти, стараясь из всех сил извлечь из слипшегося комка, в который она превратилась, хотя бы один спасительный факт. Но память его подвела.

«Я должен придумать хоть что-нибудь», — лихорадочно соображал он, и неожиданно его сознание прояснилось, высветив — как фотографию — последнюю страницу книги о Стейнсфорте. Потом с волшебной скоростью мечты одна за другой перед его мысленным взором промелькнули все ее страницы — так ясно они сейчас виделись! С отчаянной, роковой убежденностью он понял: то, что ему теперь нужно больше всего на свете, он в ней не найдет. В этом дьяволе никогда не было и намека на добродетель. С непонятной, странной восторженной силой Вальтер Стритер подумал о том, что если он и выдумает это единственное и спасительное для себя блага, то продаст дьяволу другую вещь, дороже которой у него ничего на свете не было — свою веру в добро.

— Мне нечего сказать тебе! — закричал он. — И из всего, что ты сотворил на земле, этот твой поступок — самый омерзительный! Посмотри, даже снежинки почернели от прикосновения к тебе, что же ты просишь сейчас, чтобы я заново создал твой образ, заново описал тебя? Но ведь однажды я уже сделал это! Сам Господь Бог запрещает мне произнести хотя бы одно доброе слово в твой адрес! Уж лучше умереть!

Вперед вылетела единственная рука Стейнсфорта.

— Умри!

* * *

Полиция обнаружила тело Вальтера Стритера распростертым на обеденном столе. Учитывая предысторию, они не исключали возможность убийства, хотя врач, производивший вскрытие, так и не смог сделать окончательного вывода о причине смерти.

Была, правда, одна ниточка, но, как показалось полиции, она вели в никуда. На стеле и на одежде покойника лежали хлопья тающего снега; струйки воды стекали по лицу и шее трупа, впитываясь в белье. Они даже каким-то образом попали ему в желудок и, возможно, явились причиной смерти, ибо, как показала экспертиза, содержали яд. Не исключалась, впрочем, и версия самоубийства. Но что это было за вещество, и откуда оно взялось, так и осталось тайной, поскольку, по отчетам, в день смерти писателя нигде во всей округе снег не шел.

пер. Н. Куликовой

Бэзил Коппер

ЯНЫЧАРЫ ИЗ ЭМИЛЛИОНА

I

Он проснулся в третий раз уже на рассвете, весь в поту и охваченный ужасом, отчетливо помня в деталях только что увиденный сон. Руки вцепились в железную спинку кровати над головой, а от слез ночного кошмара подушка была такой мокрой, что даже самый жаркий день не мог бы дать такого результата.

Он тихо лежал, рассматривая бедно обставленную комнату с приятными кремовыми стенами. Было только начало пятого, единичные звуки пробуждающихся птиц доносились из зеленого сада, но его уши все еще были как будто окутаны мягкими волнами.

Сон начался очень неопределенно. Постепенно детали его прояснялись, они повторялись последовательно, и каждое повторение добавляло, новую информацию, как художник добавляет краски на каждом этапе рисования.

Через несколько месяцев Фарлоу был помещен в Гринмэншон, роскошную психиатрическую клинику. У директора сохранилось много записей об этом случае, но по известным причинам дело не было придано гласности.

Фарлоу был моим старым другом. Я составил устный рассказ из тех сведений, которые получал в течение длительного времени от самого Фарлоу и от директора психиатра Сондкуиста. Это был приятный и умный человек, которому принадлежали некоторые эффективные методы лечения.

Фарлоу отличался неординарностью: он был сверх чувствителен, возможно, даже по-своему гениален. Именно по его просьбе его поместили, в качестве частного пациента в Гринмэншон для «отдыха и обследования».

Я часто посещал его, так часто, насколько мне позволяли мои дела. Но начало истории я слышал задолго до того, как он предпринял, по мнению его друзей, этот последний решительный шаг. Я никогда в жизни не слышал ничего более странного, чем этот рассказ с жутким и причудливым концом.

Он начался, как рассказывал Фарлоу, очень обычно и прозаично. Шесть месяцев назад сильно загруженный работой, он проводил многие часы в лаборатории. В результате его мозг и нервы достигли наивысшего напряжения и чувствительности. Однажды вечером он пришел домой усталый и после многочасовых безрезультатных поисков решения трудной проблемы, записал сложные цифры только ночью.

Было около половины второго — не лучшее время для тяжелой пищи и почти пинты черного кофе, но в конце концов каждый поступает, как может. Фарлоу практически ничего не ел в тот день, ему было не до этого. Наука оставляла мало времени и для общества женского пола, поэтому он так и не женился, за ним ухаживала домоправительница строгих правил, но любящая порядок. Она уходила домой в девять.