– Как всё просто, – задумчиво сказал я.
– Обычное дело, – пожал плечами мастер этого самого дела. – Остаётся лишь ждать возвращения гонца Дюка. И на следующий день идти смотреть казнь.
Да, оставалось лишь ждать. Несколькими долгими вечерами мы все сидели возле камина, и я, по просьбе вайеровых теней, не торопясь рассказывал о засаде в портовом закоулке, о погоне за близнецами, о Тамбе, Хосе, Каталуке и о том, кто такой этот вот самый Бэнсон.
– Какой чистый человек, – сказал однажды вполголоса Робин. – А ведь мы чуть было не достали его.
– Но как корабль мог спрятаться на дне моря? – не без волненья спросил меня один из теней. – И почему мушкеты не стреляли тогда, на берегу, где мы догнали людей, помеченных Вайером как цели, и где Бэнсон воткнул в Вайера арбалетную спицу?
Как мог, вспоминая рассказ Бэнсона, я его повторил.
И вот в один из таких неторопливых рассказов возле обильного стола и камина, поздно вечером, из мезонина выбежал человек.
– Джек у ворот, – быстро сообщил он, и тотчас в ворота ударили.
Мы быстро рассредоточились – кто к дверям, кто к окнам. Ворота раскрыли, и во двор въехал Джек – но не один только Джек! Вкатилась изящная, дорогая карета Симонии. Двумя серыми жеребцами правил усталый, покрытый дорожной пылью Готлиб. За ними въехал ещё всадник, и, когда он слез с седла и представился мне, я понял, что казнь будет не позже чем завтра.
– Стэнток, – сказал высокий человек с чёрными, слегка подкрученными усами.
– Где посыльный Дюка? – быстро спросил я.
– Приедет в Плимут сейчас или утром, – ответил вместо него Готлиб.
– Здравствуй, друг, – помог я ему слезть с кучерского сиденья. – Но как ты мог нарушить приказ? Разве я не говорил, чтобы ты не отходил от Симонии?
– Никакого нарушения, – улыбнувшись, ответил он. – Я и не отхожу.
Дверца кареты открылась, мелькнула, раскладываясь, ступенька, и на землю мягко ступила молодая леди в умопомрачительно дорогом платье. Усыпавший его жемчуг мягко светился в неверном свете луны.
– Добрый вечер, милорд, – сказала Симония и грациозно присела.
– Да, – сказал кто-то рядом со мной. – Придётся, очевидно, смириться с участием женщин в наших делах.
Немедленно для Симонии был отведён второй дом. Расторопно, неброско, тени принялись править хозяйственную работу: жечь огонь, греть воду, устраивать лошадей.
За ту короткую минуту, пока выставляли ужин на стол, Готлиб поведал:
– В «Шервуд» приехали Стэнток и гонец Дюка. Гонцом сразу занялся Тай. Увёл куда-то в подвалы, где успел установить тюремную решётку. Накормил, уложил отдыхать. Запер. И мы стали думать, и наскоро вот что решили. Власта и Эвелин быстро отдекорировали жемчугом платье, которое было впору Симонии, из «Шервудского» гардероба. Я взял вашу звезду, которая осталась после визита к сэру Коривлю, нашу военную форму, – и мундир Бэнсона тоже, – каретные королевские гербы наново позолотили, и вот мы здесь. Гонца на полный день опередили, Тай ему в оговорённый час письмо отдал. Потом он нагнал, разумеется: верховой быстрее кареты.
И, уже давясь окороком и сыром, Готлиб закончил:
– Так вот я придумал… как для всех присутствующих на казни… сделать из вас загадочную и властительную персону. В нашей ситуации это уж как-нибудь, да пригодится.
И пригодилось.
Утро выдалось ясное, солнечное. Как будто специально подбиралось для казни. На самом высоком месте южного края гарнизонного плаца мы заняли отличное место. Загнали сюда чёрный, массивный, купленный заранее экипаж, в котором разместились трое стрелков. Поставили роскошный, купленный у антиквара стул из красного дерева, с подлокотниками. Привезли две длинные лавки, на которые Джек готовился продавать для состоятельных ротозеев места, и поставили их так, что стул-трон глядел на виселицу точно в проём между ними. Трое наших уже везли две кареты с овощами в гарнизонную кухню. В арендованном неподалёку дворе стояла изящная каретка Симонии с завешенными, чтобы раньше времени не объявиться, гербами на дверцах. Это было предусмотрено на тот случай, если что-то пойдёт не так и нужно будет потянуть время.
Плац заполнился пришедшими посмотреть на казнь горожанами. Разномастная публика толкалась между пятирядным каре вооружённых солдат и верхним краем плаца, куда на каретах съехались важные представители публики. И здесь же, на взгорке, отчётливо выделялся отсечённый от прочих экипаж, в котором, не показываясь из-за штор, сидел Дюк. Отсечён он был десятью крепкими мужчинами в партикулярной одежде, вставшими вокруг экипажа кольцом. Сквозь это кольцо несколько раз прошёл королевский прокурор, нервно сжимающий в кулаке трубку бумаги с приговором, и один раз подошёл командир гарнизона, майор.
Я улыбнулся. Знал, какую проблему решает сейчас укрывшийся в экипаже распорядитель казни: всё было готово, но исчез куда-то палач. Утром он вышел из магистрата и направился к казармам, это было известно. Но потом, непонятно почему, в казармы не пришёл. Странности в этом было немного: ну не может человек прийти куда-либо, пусть и по самому неотложному делу, когда руки и ноги его туго связаны, а сам он лежит, тупо моргая в темноте бессмысленными глазами, в подвале ничем не примечательного дома на улице «Золотой лев».
Палача не было. Народ начал недовольно роптать. Сквозь толпу пробрался к нам Робин. Сообщил:
– Кареты с овощами не могут въехать в хозяйственный двор гарнизона. Утренний приказ: никого ни с чем не впускать. До завершения казни – ни одного человека. Чтобы перестроить план, нам нужен час с четвертью.
Я кивнул. Стукнуло сердце. Вот и есть это самое «что-то не так»! А как всё было надёжно продумано!
Робин исчез в толпе, а я вздрогнул: из казарм вывели Бэнсона. Лицо спокойное. Могучие плечи вольно расправлены. На руках и ногах тяжёлые цепи. Уверенным шагом прошёл к помосту с виселицей. И, когда он ступил на первую ступеньку помоста, она с треском сломалась.
– Пошоттер! – крикнул, оскалившись, Бэнсон. – Я и без того тяжёлый. А ты ещё вот это на меня нацепил. Боишься, что улечу?!
Он потряс в воздухе лязгающими кандалами. Народ с охотой, с готовностью рассмеялся. Майор, командир гарнизона, сопровождаемый насмешливыми выкриками, подошёл к экипажу Дюка. Оттуда прошагал к помосту, о чём-то распорядился. Появился кузнец. Принёс два молота и зубило. В четыре взмаха срубил кандалы. Бэнсону связали за спиной руки и принесли скамью. Он сел. Я, завернувшись в длинный серый плащ, сел тоже – на антикварный, с подлокотниками стул. Тут же был облеплен любопытными взглядами.
Снова, красный от волнения, прошагал прокурор. Из экипажа вышел Дюк. Я впился холодком провидческого взгляда в будущего мертвеца.