нет, так как главная цель этих линий не обслуживание пассажирских интересов, а доллар и конкуренция с соседним промышленником.
Поэтому, беря билет на какой-нибудь станции большого города, вы не уверены, что это самый быстрый, дешевый и удобный способ сообщения между необходимыми вам городами. Тем более что каждый поезд – экспресс, каждый – курьерский и каждый – скорый.
Один поезд из Чикаго в Нью-Йорк идет 32 часа, другой – 24, третий – 20 и все называются одинаково – экспресс.
В экспрессах сидят люди, заложив за ленту шляпы проездной билет. Так хладнокровней. Не надо нервничать, искать билетов, а контролер привычной рукой лезет вам за ленту и очень удивляется, если там билета не оказалось. Если вы едете спальным пульмановским вагоном, прославленным и считающимся в Америке самым комфортабельным и удобным, – то все ваше существо организатора будет дважды в день, утром и вечером, потрясено бессмысленной, глупой возней. В 9 часов вечера дневной вагон начинают ломать, опускают востланные в потолок кровати, разворачивают постели, прикрепляют железные палки, нанизывают кольца занавесок, с грохотом вставляют железные перегородки – все эти хитрые приспособления приводятся в движение, чтобы по бокам вдоль вагона установить в два яруса двадцать спальных коек под занавесками, оставив посредине узкий уже не проход, а пролаз.
Чтобы пролезть во время уборки, надо сплошь жонглировать двумя негритянскими задами уборщиков, головой ушедших в постилаемую койку.
Повернешь, выведешь его чуть не на площадку вагона – вдвоем, особенно с лестницей для влезания на второй ярус, почти не разминешься, – затем меняешься с ним местами и тогда обратно влазишь в вагон. Раздеваясь, вы лихорадочно придерживаете расстегивающиеся занавески во избежание негодующих возгласов напротив вас раздевающихся шестидесятилетних организаторш какого-нибудь общества юных христианских девушек.
Во время работы вы забываете прижать вплотную высовывающиеся из-под занавесок голые ноги, и – проклинаемый пятипудовый негр ходит вразвалку по всем мозолям. С 9 утра начинается вакханалия разборки вагона и приведения вагона в «сидящий вид».
Наше европейское деление на купе даже жестких вагонов куда целесообразней американской пульмановской системы.
Что меня совсем удивило – это возможность опоздания поездов в Америке даже без особых несчастных причин.
Мне необходимо было срочно после лекции в Чикаго выехать ночью на лекцию в Филадельфию – экспрессной езды 20 часов. Но в это время ночи шел только один поезд с двумя пересадками, и кассир, несмотря на пятиминутный срок пересадки, не мог и не хотел гарантировать мне точности прибытия к вагону пересадки, хотя и прибавил, что шансов на опоздание немного. Возможно, что уклончивый ответ объяснялся желанием опозорить конкурирующие линии.
На остановках пассажиры выбегают, закупают пучки сельдерея и вбегают, жуя на ходу корешки.
В сельдерее – железо. Железо – полезно американцам. Американцы любят сельдерей.
На ходу мелькают нерасчищенные лески русского типа, площадки футболистов с разноцветными играющими – и техника, техника и техника.
Эта техника не застоялась, эта техника растет. В ней есть одна странная черта – снаружи, внешне эта техника производит недоделанное, временное впечатление.
Будто стройка, стены завода не фундаментальные – однодневки, одногодки.
Телеграфные, даже часто трамвайные столбы сплошь да рядом деревянные.
Огромные газовые вместилища, спичка в которые снесет полгорода, кажутся неохраняемыми. Только на время войны была приставлена стража.
Откуда это?
Мне думается – от рваческого, завоевательного характера американского развития.
Техника здесь шире всеобъемлющей германской, но в ней нет древней культуры техники – культуры, которая заставила бы не только нагромождать корпуса, но и решетки и двор перед заводом организовать сообразно со всей стройкой.
Мы ехали из Бикоиа (в шести часах езды от Нью-Йорка) и попали без всякого предупреждения на полную перестройку дороги, на которой не было оставлено никакого места для автомобилей (владельцы участков мостили, очевидно, для себя и мало заботились об удобствах проезда). Мы свернули на боковые дороги и находили путь только после опроса встречных, так как ни одна надпись не указывала направление.
В Германии это немыслимо ни при каких условиях, ни в каком захолустье.
При всей грандиозности строений Америки, при всей недосягаемости для Европы быстроты американской стройки, высоты американских небоскребов, их удобств и вместительности – и дома Америки, в общем, производят странное временное впечатление.
Может быть, это кажущееся.
Кажется оттого, что на вершине огромного дома стоит объемистый водяной бак. Воду до шестого этажа подает город, а дальше дом управляется сам. При вере во всемогущество американской техники такой дом выглядит подогнанным, наскоро переделанным из какой-то другой вещи и подлежащим разрушению по окончании быстрой надобности.
Эта черта совсем отвратительно выступает в постройках, по самому своему существу являющихся временными.
Я был на Раковей-бич (нью-йоркский дачный поселок; пляж для людей среднего достатка). Ничего гаже строений, облепивших берег, я не видел. Я не мог бы прожить в таком карельском портсигаре и двух часов.
Все стандартизированные дома одинаковы, как спичечные коробки одного названия, одной формы. Дома насажены, как пассажиры весеннего трамвая, возвращающегося из Сокольников в воскресенье вечером. Открыв окно уборной, вы видите все, делающееся в соседней уборной, а если у соседа приоткрыта дверь, то видите сквозь дом и уборную следующих дачников. Дома по ленточке уличек вытянулись, как солдаты на параде – ухо к уху. Материал строений таков, что слышишь не только каждый вздох и шепот влюбленного соседа, но сквозь стенку можешь различить самые тонкие нюансы обеденных запахов на соседском столе.
Такой поселок – это совершеннейший аппарат провинциализма и сплетни в самом мировом масштабе.
Даже большие новейшие удобнейшие дома кажутся временными, потому что вся Америка, Нью-Йорк в частности, в стройке, в постоянной стройке. Десятиэтажные дома ломают, чтобы строить двадцатиэтажные; двадцатиэтажные – чтоб тридцати – чтоб сорока и т. д.
Нью-Йорк всегда в грудах камней и стальных переплетов, в визге сверл и ударах молотков.
Настоящий и большой пафос стройки.
Американцы строят так, как будто в тысячный раз разыгрывают интереснейшую разученнейшую пьесу. Оторваться от этого зрелища ловкости, сметки – невозможно.
На простую землю ставится землечерпалка. Она с лязгом, ей подобающим, выгрызает и высасывает землю и тут же плюет ее в непрерывно проходящие грузовозы. Посредине стройки подымают фермчатый подъемный кран. Он берет огромные стальные трубы и вбивает их паровым молотом (сопящим, будто в насморке вся техника) в твердую землю, как мелкие обойные гвозди. Люди только помогают молоту усесться на трубу да по ватерпасу меряют наклоны. Другие лапы крана подымают стальные стойки и перекладины, без всяких шероховатостей садящиеся на место, – только сбей да свинти!
Подымается постройка, вместе с ней подымается кран, как будто дом