когда я вспоминаю ту погоню, начинает рябить в глазах. И в конце концов он понял, что я догоняю его. Он ненавидел меня всем своим существом, считая чудовищем. Он потратил сотни зим, чтобы пакостить мне — почти всю свою жизнь. И напоследок, уже зная, что я уничтожу его — тогда я был в такой ярости, что только этого и желал, он, пролетая недалеко от звезды, выбросил столь дорогую мне вещь, рассчитывая, что ее огонь уничтожит драгоценность. Эта вещь… Представь себе жезл, сделанный из переменчивого, теплого, то зеленого, то синеватого света. Она действительно превосходна. Множество миров недостаточно богаты, чтобы предложить за это сокровище соразмерную ему цену.
— И вот, недалеко оттуда, я догнал подлеца, и убил. Но перед смертью он рассказал мне, что выбросил драгоценность в звезду. И я понесся обратно, все ближе к ее багровому мрачному огню.
Демон рассмеялся:
— Я успел вовремя, чудом натолкнулся на драгоценность, схватил ее и посмотрел вперед. И тут-то мне стало страшно.
— Чего?
— Ну, возьмем, к примеру, здешнее светило. Оно белое и такое яркое, что, как вы знаете, нельзя смотреть на него долго — ослепнешь. Звезды, что видны ночью — такие же светила, просто очень далеко отсюда. А я оказался так близко, что будь у меня в тот миг хоть какое-то тело, оно изжарилось бы быстрее, чем ты успеваешь моргнуть. Звезда казалась мне чашей испепеляющего, текучего огня, занимая полмира, а я был пылинкой над этой чашей. Вот тогда я и испугался…
Сказал скучно:
— Ну, пора спать. Завтра у нас много работы.
— Да погоди! — воскликнул вор:
— А дальше — то чего было?
— Вернулся домой и напился на радостях. Мне пришлось бы очень долго рассказывать все, что «было дальше», — проворчал демон, укладываясь поудобнее, — Приятных сновидений.
— Ну а если у тебя не было тела, то чем ты схватил этот жезл? — недоуменно спросил вор.
В ответ раздалось ровное дыхание спящего демона. Архиерей насмешливо сказал:
— Жезл — то был из чего? Из света. Поэтому он и смог его взять, хотя и был тогда только духом.
— Д-да-а… — недовольно ворочаясь, заметил вор, — Из всего этого я понял, что он, может быть, побогаче и герцога, и Халрика, вместе взятых.
— У демонов богатства не меряно, это даже дети знают, — согласился Архиерей, — А теперь давай спать.
— Угу. Несправедливо все это. Одни бегают по континенту, как беременные харраши, а другие толком даже не знают, сколько у них богатств. Из-за побрякушек истерики устраивают, — мрачно сказал в потолок вор. Архиерей фыркнул:
— Это кто говорил еще сегодня насчет красивых вещей? Он или ты?
Обиженный вор замолчал, и немного погодя тоже заснул. Ему снился демон, летящий следом за ним и требующий отдать какую-то безделушку. Самое обидное — Кривой был уверен, что не брал ее. Но демон не верил и упорно требовал вернуть свою вещь. Потом ему приснилась Этли. Это не было колдовством, сон оказался смутным, расплывчатым — княжна шла рядом с ним по улице Аладринга, а он что-то ей рассказывал, рассказывал, не отрывая влюбленного взгляда от улыбки на ее прекрасном лице…
50. Френдхауз-5
— Тысяча чертей, где же завтрак!!! — заорал разочарованный Дэвид Эдвин Ли, сидя уже целых полминуты за девственным обеденным столом, — Дарья, это подрыв устоев! Ты хочешь уморить меня голодом? Это заговор!
— Сейчас, батюшка, сейчас, — прокашлялась кухонная душа, — Опять невесть чего творится. Наши-то басурману войну объявили, так все ни свет ни заря поехали. До обеда, сказывали, никак невозможно вернуться, даже на второй завтрак. Жестоко, видать, воюют. Так накрывать?
Ободряюще загремели кастрюли, и Дэвид сменил гнев на милость.
— Накрывай, да поживее. У меня уже живот к позвоночнику стал присыхать. У-у, как под ложечкой сосет!
На столе появилась скатерть, вышитая оранжевыми петухами по синей парче, на скатерти нарисовалась хлебница в виде серебряного лукошка, распространяя дразнящий кислый аромат свежеиспеченного ржаного хлеба, большая тарелка севрюжьей ухи, стопка блинов на одном блюде и икра к ним на двух других: красная и черная. Дэвид Эдвин Ли зачерпнул большой деревянной ложкой сначала красной, затем черной и распределил их по верхнему блину. Свернув затем блин трубочкой, он недоуменно огляделся. Перед ним возникла объемистая рюмка водки, Дэв удовлетворенно кивнул, любовно оглядел стол, крякнул, выцедил водку и замахал рукой возле сложенного буквой «О» рта.
— Ух, хорошо! — сдавленным голосом похвалил он все вместе и закусил блином.
— На здоровье, государь мой, на здоровье, батюшка, — ответила Дарья, гремя на кухне посудой.
— Так ты говоришь, война? — поинтересовался он, приступая к ухе и поглядывая в сторону вновь полной рюмки, — Куда поехали — близко или далеко?
— Далеко, на Ахаю какую-то. Небось, там все как есть нерусские.
— Дикое, видать, место, — подвел итог Дэвид, решительно беря ложку намазывать новый блин и многозначительно подмигивая рюмке.
Только железная сила воли удерживала гениального изобретателя от того, чтобы нализаться до чертиков и, прихватив балалайку работы известного мастера Страдивари, пойти по бабам. Причина скверного настроения Дэвида была двояка: с одной стороны, вчера во время балета Посол Соединенных Штатов Америки передал ему письмо от родителей, в котором они требовали вернуться домой, в особнячок на Мэйнстрит города Парижа, что в штате Иллинойс. С другой же стороны, он соскучился по нормальному Френдхаузу, с Эн Ди, по которому скачет его дрессированная девочка Мартышка Ло-Рарараа.
Конечно, в доме никогда не становилось совсем тихо, — кашлял и бормотал что-то конюшенный чертознай Тритон Панкратыч, негромко препираясь на иврите шелестели в библиотеке литературой Роза Моисеевна и Соломон Абрамыч, библиотекарские души, разбирая свежие поступления, да и Дарья почти подать рукой готовила ему второе и заодно разговаривала. Сейчас она излагала свою точку зрения на войну.
— …Раньше — то, государь мой, небось и не думали, что такие войны могут быть: поели, повоевали до обеда, пообедали, передохнули с полчаса и снова воевать до ужина. Немец-то и то так не воюет, чтобы кушать да спать дома. Слава Богу, до смерти не убивают, а коль даже и убьют, то ненадолго. Не то, что в империалистическую либо в отечественную, сколь тогда перемерло!
— Это сколько ж тебе было-то тогда, в августе четырнадцатого? — спросил Дэв, приканчивая уху.
— Шестнадцатый исполнился, а через три денька мобилизацию объявили. Моего Васю и забрали против немца. Только три дня мы и жили — то. А Васю убили через год, он у генерала Брусилова служил. Уж я плакала тогда, плакала… А все не верила. Думала — может, обознались, может где живой он. Ждала все, с