знаю, – ответил я. – Может, она… Не знаю. Потом спрошу.
– Вряд ли получится, – мама встала, достала из таза рубашку, растянула за рукава.
– Почему?
– Думаю, они надолго уехали.
Мама встряхнула рубаху, забросила на забор.
– То есть, мы тут одни остались теперь? – спросил я.
Мама достала из таза другую рубашку, стала выжимать. Я машинально помогал.
– Надо нам тоже уезжать, – сказала мама. – Не дожидаясь покрышек… Или еще чего… Полжизни тут проторчали и что высидели? Надо было давно уезжать, все тянули, тянули, дотянули… Одни. Я не хочу в обнимку с топором ночевать, хватит…
Я выжал рубашку, закинул на забор рядом с первой.
– Электричества нет, ничего не работает, воду таскать, печку топить… – мама выплеснула из таза пену. – Мне надоело каждый день печку топить, если честно…
Я молчал.
– Ты же сам понимаешь, тут больше нельзя… Никак нельзя.
Я же не дурак, понимаю.
– Я знаю, что ты любишь наш дом, – сказала мама. – Ты вырос здесь, ты привык, ты знаешь каждую елку…
Мама вытерла руки.
– И тут действительно хорошо, – сказала мама. – Я сама люблю Лог, но… Тут теперь нельзя жить.
Я не спорил. Смысл? Бамц. На крышу упало яблоко, и сразу еще одно. Яблоки перестаивают, пора снимать. У меня есть устройство из старой бамбуковой удочки и заточенной консервной банки, яблокорез. Пора пустить яблокорез в ход.
– Фруктбаркайт, – сказала вдруг мама. – Знаешь, в школе мы учили немецкий, я запомнила это слово… Кажется, оно означает… Изобилие? Когда много фруктов и ягод. У нас тут фруктбаркайт, сынок. Ягодный год, короче, год удался.
– У Дрондиных топинамбур вырос, – сказал я. – С арбуз.
– А вишня?! Никогда такой не видела. И не опадает… А терн? Терн и тот сладкий! Это первый раз! На сливах сахар хрустит! Куда теперь девать все это?
– Никуда, – ответил я.
Хороший год, наделали б варенья.
– Отец говорит, что у них там брусники полно, – сказала негромко мама. – Только мелкая. В сентябре успеем еще походить. Я люблю бруснику.
– Да…
– Там и школа хорошая, – сказала мама. – Несколько школ. Всяко лучше, чем в Никольском. В каждой школе свой бассейн…
Мама посмотрела на таз. В таз упало желтое яблоко. Такой вот фруктбаркайт.
– Ладно, я поесть приготовлю, а ты… делом займись… – секунду мама думала. – Приберись в сарае, а то бардак там.
– Хорошо, – сказал я. – Приберусь.
Я отправился в сарай, но прибирать не стал, там и так все нормально, а если и нет – плевать. Посидел на верстаке. Заметил бумагу, достал из-под рубанка. Оказалось, карта Туманного Лога. Козий колодец и коленчатая пиявка, как пальма без листьев.
Я вдруг подумал, что надо ее дорисовать, карту, а то получается, что весь Туманный Лог состоит из колодца и зубастого червя.
И стал рисовать дальше.
Два тополя и качели между ними, как рогатка с натянутой резинкой, если сесть на шину, дождаться попутного ветра и хорошенько раскачаться, то можно пульнуться до Солигалича.
Тропинка к реке и протертая сосна ожидания, на ней ожидали так долго, что высидели проем, и сосна стала похожа на пирогу.
Мост. Моста больше нет, поэтому я нарисовал его пунктирами. Но не две пунктирные рельсы, а пунктирный арочный пролет, торжественный и прочный. Мост-призрак, по четным есть, по нечетным нет, ходите лучше вброд.
Пляж юрского периода и след динозавра на нем. А чего один, нарисовал сразу цепочку. Динозавр проснулся, вышел из реки, понюхал воздух – ага, поспели рыжики! – и поковылял за холм на рыжиковые поляны, рыжик – лучший друг велоцераптора. А из пляжного песка выставились гребни, там тоже что-то есть, но еще не проснулось, у него еще все впереди.
Поперечная канава, которая никакой не дренаж, а рубец от метеора. Упал он миллион лет назад, пробил борозду, ухнул в глубину, но земля запомнила удар, и с тех пор здесь всегда канава, и через миллион лет вперед.
Колокол бунта. Чтобы не сомневались, что размеры у колокола немалые, я приделал рядом фигурку – палочки, кружочек, бантик. Конечно, у Шныровой никакого бантика нет, но это она. Правда, колокол получился раза в два выше, чем он есть на самом деле. Я подумал немного и пририсовал еще Дрондину – она выглядывала с другой стороны и держала в руках лопату. Хотя я выражения лица и не нарисовал – просто кружок пошире, но понятно – Дрондина.
Дуб Пушкина. Покряжистее, чем в жизни, дуб-баобаб, как в книжках изображают. Цепи приладил – если свисают цепи, то сразу ясно – Пушкин. И желуди – ясно, что дуб. Дуб Пушкина. Не удержался, добавил Пушкина, как и Дрондину, с лопатой. И в цилиндре. Дуб, цилиндр, лопата – Пушкин, не руками же он ямки для желудей выкапывал?
Хорошая карта, понятная, сразу ясно, куда идти. Я вспомнил старые коричневые глобусы – и поместил в левом верхнем углу щекастую Луну, выдувающую туман – у нас ведь Туманный Лог. А напротив пририсовал Солнце, оно подмигивало и показывало Луне язык. Луна получилась как Дрондина, а Солнце как Шнырова, не хотел так рисовать, само вышло.
По правилам старинных карт в нижних углах обычно располагаются всякие чудища, в основном, щупальцатые: кракены, химеры и левиафаны, но у нас таких ни в лесах, ни в болотах не водилось, и я нарисовал Медею и Бредика, как сумел. Я неплохо рисую кошек из палочек и кружочков, я нарисовал Медею как кошку с рогами, а Бредика просто как кошку, без рогов, если из палочек и кружочков, то разницы между кошкой и собакой почти никакой. Букву «Б» на ошейнике.
И Сунжа. Течет слева-направо, к горизонту, впадает в Волгу, а там и в Каспийское море. Донки закинуты, все семь штук.
Наш дом, окруженный садом, яблоками, терном и вишней. Тыква вымахала с «ижевскую» люльку, подперла справа стену. Поленница из кабачков. Заросли укропа. Помидоры «пальчики».
А холм… Холм, похож на шлем Святогора. Застрял он здесь, в лесах и болотах, спит, и лишь шапка его торчит, и вряд ли он проснется.
Рисовал часа два, не заметил времени, мама обедать позвала. Она не стала заморачиваться растопкой-плиткой и приготовила окрошку. Лук, укроп, петрушка, вчерашняя картошка, огурцы, квас с яблочным уксусом и горчицей, есть не особо хотелось, но я окрошку люблю, так что