«Ни одной другой подобной просьбы мы в их огромной переписке не найдем», — замечает литератор Аркадий Ваксберг и предполагает, что женской рукой вела интуиция: Кассандра предвидела грядущий предсмертный вечер. «С чем была связана эта просьба, — комментирует шведский славист Бенгт Янгфельдт, много общавшийся с Брик и опубликовавший ее полную переписку с Маяковским, — установить не удалось», то есть комментировать она отказалась. Но замечу, Катаев, любивший ярких и красивых женщин и изображавший из себя циника-завоевателя, порой сталкивался с неприязнью именно ярких и красивых, которых, возможно, уязвлял его стиль обращения с ними. Так будто бы его сторонилась очень привлекательная жена литератора Василия Регинина и из-за этой неприязни не шла с мужем в большую компанию к Катаеву.
Лиле даже померещился образ насильника и разбойника: «Встретила Олешу с Катаевым — едут в Одессу — небритые, вид подозрительный. Не хотела бы встретиться ночью!» (9 декабря 1929 года).
«Они были противопоказаны друг другу, — по поводу Катаева, Олеши и Лили пояснял литературовед Василий Катанян, 40 лет пробывший с ней в браке. — Они — неглупые, талантливые, тонкие, острые — тем хуже! За богемским засасывающим острословием она чуяла холодное дно цинизма», и при этом приводил слова Катаева о Брик: «Это одна из самых замечательных женщин, которых я знаю».
А вот еще одна раздраженная реплика из дневника Лили: «На ловца и зверь бежит — просматривала белогвардейский журнал и напоролась на хвалебную рецензию о Катаеве» (27 октября 1930 года). Похоже, она не только учуяла его противопоказанность «Володику», но и «белую тайну».
Вообще-то, Катаев сам признавал, что «у Бриков» его не жаловали. Но есть одно небесспорное и грубо-внятное объяснение словам Брик. Журналист Григорий Розинский, побывавший в квартире в Малом Головином у Владимира Роскина, ставшего стариком, записал на диктофон его откровения.
Роскин утверждал, что Маяковский недолюбливал Катаева и тот платил взаимностью[78]. Катаев, получив приглашение на заграничную конференцию, по словам Роскина, бегал по редакциям, хвастаясь билетом и начавшимся признанием на Западе. В редакции «30 дней» во время очередного такого спича за его спиной вырос Маяковский, тоже показавший билет, заметив, что, в отличие от некоторых, не хвастается. На катаевское замечание: легко скромничать, путешествуя по несколько раз каждый год, поэт будто бы провозгласил: «Верю, будет кататься и Катаев!» История находит подтверждение в воспоминаниях самого Катаева: Пен-клуб позвал его в Вену, о чем он принялся рассказывать встречным и поперечным, но в одной из редакций Маяковский «достал из кармана пиджака точно такой же элегантный конверт» и отчеканил: «Вас знают, потому что вы советский писатель».
(Над страстью Катаева к загранпоездкам иронизировал Яков Бельский в юбилейном фельетоне в журнале «Крокодил» уже в 1932 году: «Валентина Катаева на корабле не видно, так как он в это время стоял во Всероскомдраме за творческой заграничной командировкой».)
Это не всё. По Роскину, якобы Лиля Брик подслушала, как Катаев злобновато отзывался об авторе «Облака в штанах» («с завистью и ехидством говорил о ежегодных зарубежных турне»), и именно поэтому написала в Ялту: «Володик, не встречайся!» Занятно, что в 1953 году, к шестидесятилетию поэта, Катаев написал две довольно сдержанные по отношению к его творчеству статьи, одна из которых под названием «Воображаемый разговор с Маяковским» начиналась словами: «Вы любили, Владимир Владимирович, путешествовать».
Завидовал ли Маяковскому Катаев? «У первого из нас у него появился автомобиль», — многозначительно замечал он по поводу «рено», привезенного из Парижа, между прочим, по настоянию Лили. Может, и завидовал, но в этой зависти, думается, была лихая высота, заявка на масштаб, а не меркантильность. Хотя, изображая Маяковского, вернувшегося из заграницы, Катаев с головой нырял в поэзию вещей, как бы ставя себя на его место или вернее — перевоплощая Маяковского в себя, «романтика комфорта»: «в парижском пуловере, с узким ремешком карманных часов на лацкане пиджака… шагая среди своего полуразобранного багажа, расшвырянного по всей комнате, то и дело наступая новыми заграничными башмаками на коробки, свертки, на раскладную гуттаперчевую ванну-таз, отбрасывая из-под ног цветные резиновые губки, нераскупоренные флаконы с аткинсоновской лавандой и зелено-полосатые жестянки с тальком для бритья «пальмолив»».
Понятно, что Катаев был самолюбив, а Маяковский если и не третировал его, то покровительственно «подкалывал». В стихотворении «Соберитесь и поговорите-ка» (1928) мясные аллегории можно толковать по-разному, в том числе как довольно зловещие:
Богемские новости жадно глотая,орем — «Расхвали, раскатай его!»Мы знаем, чем фарширован Катаев,и какие формы у Катаева.Явитесь, критики новой масти,пишите, с чего желудок пучит.Может, новатор — колбасный мастер,а может, просто бандит-попутчикУчтя многолюдность колбасных жертв,обсудим во весь критический азарт,современен ли в сосисках фарш-сюжет,или протух неделю назад.
Когда в «Литературной газете» был напечатан очерк Катаева о соцсоревновании на Московском тормозном заводе «То, что я видел», на него обрушилась критика, к которой присоединился и Маяковский. Выступая в Доме комсомола Красной Пресни 25 марта 1930 года с речью (как считается, чуть ли не предсмертным завещанием), он заявил: «Какой-нибудь Катаев покупает за сорок копеек блокнот, идет на завод, путается там среди грохота машин, пишет всякие глупости в газете и считает, что он свой долг выполнил. А на другой день начинается, что это — не так и это — не так». (Кстати, буквально перед тем, как назвать Катаева, Маяковский раздраженно заметил по поводу своих стихов «массового порядка»: «Эстетики меня ругают: «Вы писали такие замечательные вещи, как «Облако в штанах», и вдруг — такая вещь»».)
С оценкой Маяковского Катаев был совершенно не согласен, критику не принял, и «литгазетный» очерк требует отдельного разговора. По распространенному мнению, которое высказывал, в частности, Варлам Шаламов, Маяковский просматривается в готовом писать на любые темы халтурщике Никифоре Ляписе-Трубецком из «Двенадцати стульев», авторе поэмы «О хлебе, качестве продукции и о любимой», посвященной Хине Члек (то есть Лиле Брик). Поэт роман читал, знал и о катаевском патронаже над романом. Специалисты находят скрытые пародии на «ангажированную халтуру» Маяковского и на других страницах романа, а эпизод с Никифором, который пытается сочинительствовать на морскую тему, — прямая отсылка к катаевскому «Ниагарову-журналисту». Одесский и Фельдман предполагают, что Ильф и Петров «не только напоминают читателю о рассказе своего «литературного отца»», но и пародируют поэму «Хорошо», в которой белые уплывают из Севастополя, «узлов полтораста наматывая за день», ведь Маяковский «был некомпетентен в вопросах техники, хотя и любил при случае щегольнуть специальным термином, что очень забавляло знакомых».
Напомню и то, что Маяковский ни разу не одобрил драматургию Катаева. Но, несмотря на ироничное упоминание «Вишневой квадратуры», тот публично похвалил «Баню», назвав ее автора новым Мольером. А вот насколько искренне? Например, по словам Роскина, к драматургии Маяковского он взаимно относился откровенно пренебрежительно. В одной из статей Катаев упоминал, что в пьесах Маяковского «не видели искусства», и тут же как будто в подтверждение этого тезиса приводил цитату из самого Маяковского, называвшего своего «Клопа» «публицистическим» и «тенденциозным».
Итак, бриковское «всё наврано!!» о мемуаре Катаева принять невозможно. Напротив, он был не только памятлив, но и, как правило, щепетилен в восстановлении событий, и если писал, что в коридоре поезда «Красная стрела» Москва — Ленинград Владимир Владимирович читал ему «злейшие эпиграммы» с «железной улыбкой», можно довериться: так и было, и уж по крайней мере поезд их нес. Больше того, пусть Катаев иногда наделял героев мемуаров своим зрением и своей кожей, все же суть их старался передать максимально: посредством образов, красок, ощущений, переданных через мельчайшие, но характернейшие детали — мовизм становился психоаналитическим препаратом, заставлявшим вспомнить всё. Без лишней скромности Катаев называл такой взгляд «пронзительным».