Читать интересную книгу Жанна дАрк - Марк Твен

Послание было немедленно передано курьеру, который тотчас же поскакал с ним к герцогу. Жанна отпустила меня, сказав, чтобы я шел отдыхать в гостиницу, а утром не забыл отдать ее отцу сверток, который прошлый раз она там оставила. В свертке были подарки родственникам и друзьям в Домреми и крестьянская одежда, купленная Жанной для себя. Она обещала, что заглянет утром проститься с отцом и дядей, если они не захотят остаться еще на некоторое время, чтобы осмотреть город.

Разумеется, я ничего не сказал ей; но я мог бы сказать, что никакие цепи не смогли бы удержать их в городе даже на полдня. Разве могли они отказаться от такой чести - первыми принести великую новость в Домреми: "Подати отменяются навсегда!" - и под веселый перезвон колоколов быть первыми свидетелями народного ликования? Нет, они не могли. Патэ, Орлеан и коронация в Реймсе - все это события, огромное значение которых смутно укладывалось в их сознании; это был грандиозный, но туманный и расплывчатый призрак, а вот отмена податей - нечто ясное и ощутимое!

Когда я пришел туда, вы думаете, они спали? Как бы не так. Старики и все прочие были изрядно навеселе и вели непринужденную беседу. Паладин с отменным пафосом рассказывал о своих сражениях, а старики так усердно ему аплодировали, что дрожали стены и звенела посуда. Наш знаменосец приступил к описанию битвы при Патэ. Нагнувшись, он объяснял расположение позиций и передвижения войск, чертя острием своего увесистого меча то тут, то там по полу, а крестьяне, упершись руками в расставленные колени и подавшись вперед, сидели, не спуская с него возбужденных глаз, то и дело вскрикивая и прищелкивая языком от удовольствия.

- Да, так вот здесь стоим мы и ждем, - продолжал Паладин. - Ждем, стало быть, команды; кони храпят, танцуют, неудержимо рвутся вперед, и мы натягиваем поводья изо всех сил, отваливаясь всем корпусом на их могучие спины; наконец послышалась команда: "Вперед!" - и мы пошли. Пошли? Какого черта, пошли - понеслись как бешеные! Это был вихрь, буря, ураган!.. Как налетели, как ударили! Бегущие англичане валились от одного ветра, падали, как подкошенная трава. Но вот мы врезались в гущу разъяренных молодчиков Фастольфа. В два счета мы разметали их в пух и прах, - вся дорога за нами была усеяна грудами трупов. Никакой передышки, никакого промедления, поводья натянуты, как струна! Все вперед, вперед и вперед, - вдали виднелась наша главная добыча: Тальбот со своим войском, темневшим на горизонте, как грозовая туча. Мы с ураганной быстротой устремились к ним, а за нами летучие стаи мертвых листьев, поднятые в воздух нашей стремительной атакой. Еще минута - и мы врезались бы в них, как сорвавшиеся со звездных орбит светила врезаются в Млечный Путь, но, к несчастью, по воле неисповедимого провидения, они узнали меня! Таль-бот побледнел, как полотно, и воскликнул: "Спасайтесь, это - знаменосец Жанны д'Арк!" После чего он так вдавил шпоры в бока коня, что они, наверное, встретились в середине конского брюха, и обратился в бегство, сопровождаемый всеми своими полчищами. Я готов был проклинать себя, что не успел переодеться и не изменил внешности. Я увидел упрек в глазах ее превосходительства, и мне было стыдно. По-видимому, я навлек непоправимую беду. Другой на моем месте стал бы горевать в сторонке, не видя никакого способа поправить дело; но я, слава богу, не из таких. Тяжелые случаи, как зов боевой трубы, только мобилизуют во мне дремлющие резервы моей находчивости. Нет худа без добра, - и я в миг сообразил, что, как бы то ни было, это, быть может, и есть наилучшая возможность для подвига. Одним прыжком поворачиваю в лес и исчезаю, как вспышка молнии! Прямиком и обходами, как на крыльях, мчался я сквозь густую зеленую завесу, и никто не знал, куда я девался, что со мною, каковы мои намерения. Проходила минута за минутой, а я все мчался и мчался, вперед и вперед; наконец с громким криком "ура!" подымаю знамя, трепещущее на ветру, и как из-под земли вырастаю перед Тальботом! О, это была блестящая мысль! Все это обезумевшее стадо перепуганных врагов закружилось и подалось назад, как волна прилива, разбившаяся о берег, и победа была за нами! Жалкие, беспомощные твари! Они очутились в ловушке, они были окружены; они не могли показать нам пятки, повернув назад, ибо там была наша армия, и не могли пробиться вперед: там был я. Сердца их замерли в страхе, руки их бессильно опустились. Они покорно стояли, и мы легко, шутя, перекололи и порубили их всех до единого, - всех, за исключением Тальбота и Фастольфа; этих я оставил: взял каждого под мышку и унес с собой.

Действительно, Паладин был в блестящей форме в тот вечер - ничего не скажешь. Какой слог! Какое благородство жестов, какая манера держать себя, какой пыл, когда он входил в роль. Какие постепенные переходы и какое уверенное дыхание! Какие чудесные оттенки голоса в зависимости от весомости слова, какие мастерски рассчитанные повороты к неожиданностям и эффектам, какая неотразимая искренность тона, какая естественность мимики, сколько силы и страсти, клокотавшей в груди! А какая ослепительно яркая обрисовка эпизода, когда он, в латах и с развевающимся знаменем, предстал перед охваченной ужасом армией! А с каким тонким мастерством была подана последняя половина его заключительной фразы - эта небрежность, это равнодушие, словно, рассказав правдивую историю из своей жизни, он между прочим упомянул о мелкой, не относящейся к делу детали и только лишь потому, что это произошло с ним под самый конец.

Забавно было смотреть на его доверчивых слушателей. Что делалось! Казалось, все лопнут от восторга. А старики хлопали в ладоши с таким усердием, что мог бы обрушиться потолок, проснулись бы даже покойники. Когда все, наконец, слегка поостыли и наступила тишина - надо же было отдышаться! - старик Лаксар воскликнул с восхищением:

- Вот ты какой молодец! По-моему, ты один заменяешь целое войско.

- Еще бы! - убежденно сказал Ноэль Ренгессон. - Он гроза и ужас, и не только в здешней округе. Одно его имя приводит в трепет самые отдаленные края - одно лишь имя; а когда он хмурится в гневе, тень от его бровей падает до самого Рима; даже куры - глупые птицы-и те усаживаются на насест часом раньше. Говорят даже...

- Ноэль Ренгессон, ты хочешь иметь неприятность! Стоит мне сказать тебе лишь одно словечко, и ты...

Я понял: начинается старая песня, и ей не будет конца. Дальнейшее было уже неинтересно, и, передав поручение Жанны, я отправился спать.

Жанна распрощалась со своими стариками утром; тут были и нежные объятия, и вздохи, и слезы, и все это на глазах многочисленной толпы сочувствующих; старики гордо двинулись в путь на своих великолепных лошадях, торопясь доставить домой радостные новости. Конечно, я видывал лучших всадников, но разве можно упрекать новичков, впервые обучающихся искусству верховой езды.

Наш авангард выступил на рассвете; взвились знамена, торжественна заиграла музыка. Второй отряд выступил в восемь утра. Затем явились бургундские послы и отняли у нас полностью весь день, оставшись и на следующий. Но, к счастью, здесь была еще Жанна, и они ничего не добились. Остальные войска выступили через день, утром 20 июля. Но сколько мы прошли? Не более шести лье. Дело в том, что коварный Тремуйль по-прежнему оказывал влияние на безвольного короля. Король задержался в Сен-Маркуле и молился там три дня. Для нас - проигрыш, потеря драгоценного времени, для Бедфорда выигрыш времени. Уж кто-кто, а он наверняка сумеет им воспользоваться!

Мы не могли следовать дальше без короля; это означало бы оставить его в лагере заговорщиков. Жанна умоляла, убеждала, доказывала; наконец, мы опять тронулись в путь.

Предсказание Жанны сбылось. Наш поход напоминал очередную увеселительную прогулку. Английские крепости, попадавшиеся по дороге, сдавались без боя; мы оставляли в них французские гарнизоны и двигались дальше. Тем временем к нам приблизился Бедфорд со своей новой армией; 25 июля враждующие силы столкнулись и стали готовиться к сражению; но здравый рассудок Бедфорда взял верх - он повернул обратно и отступил к Парижу. Нам это было на руку, и наши войска чувствовали себя отлично.

Просто не верится! Король - эта жалкая тряпка - дал своим недостойным советникам уговорить себя вернуться в Жьен, туда, откуда мы начали свой поход в Реймс на коронацию! И действительно, мы повернули назад. Пятнадцатидневное перемирие с герцогом Бургундским было только что заключено, и нам предложили отправиться в Жьен и терпеливо ждать, пока нам сдадут Париж без боя.

Мы дошли до Бре, но там в голове короля подули новые ветры, и взор его опять обратился к Парижу. Жанна продиктовала послание жителям Реймса с призывом сохранять мужество, несмотря на перемирие, и обещая вступиться за них. Она сама известила их о перемирии, заключенном по воле короля, и, сообщая об этом, как всегда, оставалась прямодушной и откровенной. Она писала, что недовольна перемирием и еще не уверена, будет ли соблюдать его; если же и будет, то единственно из уважения к королю, охраняя его честь. Все французские дети знают наизусть эти замечательные слова. Как они просты! "De cette treve qui a ete faite, je ne suis pas contente, et je ne sais si je la tiendrai. Si je la tiens, ce sera seulement pour garder 1'honneur du roi" ["Заключением этого перемирия я недовольна и не знаю, буду ли я соблюдать его. Если буду, то единственно из уважения к королю, охраняя его честь" (франц.)]