Марк рассмеялся:
– И я вовсе не переплатил!
– Кстати, а ты вообще собираешься на мне жениться или нет?
– Ты действительно этого хочешь?!
– Конечно!
– Что, и фамилию мою возьмешь?
– Я хочу за тебя замуж, я возьму твою фамилию и, если ты скажешь, что мы возвращаемся в Трубеж, с радостью поеду с тобой!
Пока они обнимались, пришел Илюшка и встал в дверях. Он соскучился один и теперь смотрел на родителей во все глаза: никогда раньше ему не приходилось видеть, чтобы они так целовались! При встречах и прощаниях, в щечку – это да, но так… Илька потрясенно моргал, а Марк с Лидой почувствовали его смятение и обернулись к сыну, протянув ему руки. Илька радостно прыгнул к ним в объятия, и Лида с Марком звонко чмокнули его с двух сторон в щеки.
Но темная тень из прошлого все еще бросала мрачные отсветы на их светлые дни. Марк часто стонал во сне и метался, а однажды закричал так же страшно, как и в первую ночь, когда ему приснилась запертая в трубежском доме Вика. Лида разбудила его, но Марк никак не мог прийти в себя – он задыхался, весь мокрый от пота, потом встал и пошел умыться, а Лида подогрела молоко с медом – испытанное средство от всех бессонниц и страшных снов. Они сидели рядышком на кухне, Марк медленно пил молоко, глядя в одну точку – бледный, осунувшийся, с темными кругами под глазами.
– Это мучение какое-то… – Марк говорил шепотом, губы у него дрожали. – Снится разное, но сюжеты повторяются. Чаще всего – я вхожу в комнату и вижу мертвую Вику. Этот момент. И так реально! Как вспышка молнии – бац, и я уже стою в дверях, смотрю в спину мертвой Вике. Все как тогда – я вошел, выронил пакет… апельсины раскатились по полу… проклятые апельсины… и я думал про апельсины… хотя знал, что она мертвая… а я думал про апельсины! И так больно, просто сил нет, и я не могу, не могу это выносить! Так больно!
– Шшш! Я с тобой, я люблю тебя… Мы справимся, вместе мы справимся с чем угодно… Любимый, все пройдет…
Марк печально улыбнулся и поцеловал Лиду в висок:
– Ты моя утешительница…
– Марк, расскажи мне, пожалуйста… Просто расскажи мне все!
– Думаешь, стоит?
– Да. Иначе нам не выбраться из этого, ты сам понимаешь. И потом… Я ведь кое-что знаю о вашей жизни. – Лида горько вздохнула: – Я же была ее лучшей подругой.
– Не понимаю, как ты вообще могла это терпеть! Я ненавидел себя за то, что тебе приходится… Но если бы не вы с Илькой… Я ждал вас, как… как Армию спасения!
– Вам было так трудно?
– Трудно – не то слово. Лида, ведь я не любил ее. Просто подобрал, как уличного котенка. От отчаяния. Не любил, но… жалел. И это было такое мощное чувство… болезненное… мучительное…
– Яд сострадания, – задумчиво произнесла Лида. – Кто-то из классиков так определил. Стефан Цвейг, кажется.
– Яд сострадания? – повторил Марк. – Да, верно. Я был отравлен состраданием. Я так сильно жалел ее, что… иногда… ненавидел. За ту боль, которую она мне причиняла. Знаешь, что самое чудовищное? В тот день… Я вошел и сразу понял, что Вика мертва, сразу! Видел только ее спину – она же могла просто задуматься, положив голову на руки, или задремать, а я сразу понял. И была секунда… Доля секунды! Когда я почувствовал… облегчение. Я свободен! Дальше – горе, ужас, боль. Но эта доля секунды – была. И мне теперь с этим жить до конца дней, понимаешь? Я предал ее, я предал ее в смерти.
– Поэтому ты так мучаешься! Марк, послушай…
– Подожди! Но самое жуткое не это. Мне разное снится, и бывает, что она оказывается живой! Я вхожу, понимаю, что Вика мертва, чувствую освобождение – со стыдом, с душевной болью, но чувствую! И в этот момент Вика поворачивается и смеется. И я понимаю, что освобождения не будет, никогда. Это – навечно.
– Бедный…
– Еще она на меня смотрит. Во сне.
– И что?!
– Ничего. Просто смотрит. Помнишь, какие у нее глаза? Пушистые ресницы, черные… И это доверчивое детское выражение, которому совершенно невозможно противостоять – ты просто сдаешься, и все…
– Да, я знаю, о чем ты!
– И вот я смотрю в эти глаза, и мне начинает казаться, что там кто-то есть, кто-то совсем другой, понимаешь? Как в автомобиле за тонированными стеклами – чувствуешь, кто-то сидит, а не видно. А потом этот кто-то проявляется в ее взгляде, и он уже не детский, а…
– Злой, насмешливый и пронзительный. Взгляд злобного тролля.
– Да! Откуда ты знаешь?!
– Я видела. И ты наверняка видел это наяву, поэтому тебе и мерещится.
– Она действительно заходила по ночам в мою комнату и смотрела на меня. Стояла и смотрела. В темноте. И я просыпался. Сначала не понимал, в чем дело. Приставал с вопросами. Потом перестал, стал делать вид, что сплю. Она стояла какое-то время, потом уходила. А я уже не мог заснуть.
– Ты знаешь, я вдруг подумала… Может, она не зря к нам приходит? Может, она чего-то хочет от нас?
– К нам? – поразился Марк. – Ты что, тоже ее видишь?
– Бывает, да. Но не так ужасно, как у тебя. – Лида вовсе не хотела рассказывать Марку о собственных ночных кошмарах, а теперь, когда нечаянно проговорилась, постаралась смягчить впечатление: – Она мне снится почему-то маленькой девочкой, совсем ребенком – то потерялась, то еще что-нибудь такое же, совсем детское!
На самом деле сны были вовсе не такие безобидные – Лида порой просыпалась от ужаса. Чаще всего ей снилось, как она укладывает спать Вику, а та испуганно моргает своими необыкновенными ресницами и шепчет: «Я боюсь! Там чудовище! Под кроватью!» Лида нагибается посмотреть и видит еще одну Вику, съежившуюся от ужаса, которая прикладывает палец к губам и почти беззвучно шепчет: «Это не я! Там, на кровати! Не я…»
– Ты знаешь, я думаю, нам надо с Синельниковым повидаться, – сказала Лида, с состраданием глядя на Марка. – Он там кое-что нарыл, а у меня есть некоторые догадки.
– Какие еще догадки?! О чем?
– Нет, еще рано. Я не уверена. Если бы ты мне рассказал побольше!
– Нет. Не сейчас. Я не могу. Потом.
– Марк, ну что ты! Конечно, не сейчас! Когда сможешь. Просто мне кажется, тебе было бы лучше выговориться!
– Да, наверно… Но пока я не в силах.
В конце декабря Шохины всем табором поехали в Трубеж: надо было проверить дом, а Илька просто мечтал попасть на музейную елку, да и Синельниковы зазывали на Новый год. Лида с Сережкой действительно за спиной у Марка затеяли целое расследование, но результаты привели их в смятение, и они в долгих телефонных переговорах обсуждали: надо ли рассказывать все это Шохину или нет? В конце концов решили, что надо. «Иначе он сдохнет от чувства вины!» – сказал Сережка, и Лида согласилась. Оба ожидали этого разговора с трепетом.