Стало трудно жить. Каждое утро я говорил себе, что вот сегодня-то всё и откроется! Кто-нибудь в моё отсутствие войдёт в чулан и обнаружит там бессовестное количество денег. Именно! Кроме книг на полках увидит ряды кожаных мешочков с гульденами [59]. Что, что было делать? Только одно: бежать!
Я оставил отцу покаянное письмо, печать, картотеку и схему заказов, оставил денег на ближайшие два года – на случай, если скандал выйдет велик и его выгонят с места.
Письменно попрощавшись с семьёй, я добрался до порта на Везере, пересёк на каком-то кораблишке Па-де-Кале и заявился в Лондон. Почему в Лондон? Вот здесь позвольте мне сделать маленькое отступление и рассказать об иной стороне моей деятельной жизни.
Лет примерно в десять я не стал есть говядины. Просто вдруг однажды подумал: корова даёт людям молоко. Из него делают сметану, сливки, масло, сыр, творог, его добавляют в тесто, на нём варят суп и кашу. И всё это даёт корова! А люди в благодарность за это убивают корову и съедают ещё и её саму! Моих домашних это лишь позабавило. Пусть Клаус не ест, остальным достанется больше, только и всего.
Вдруг, изучая рукопись колониальных отчётов англичан в Индии, я узнал, что существует на свете многомиллионный народ, который не только не убивает коров, но даже относится к ним, как к священным животным! Наряду с безумной радостью я испытал также и страдание: ну почему, почему я родился и живу не в Индии?!
Дальше – больше. Нашлось описание некоторых индийских монастырей, где монахи ходят с метёлочками и метут, прежде чем ступить, перед собой землю: чтобы не раздавить какую-нибудь букашку, пусть даже самую мелкую. И это совпало с движениями моей души и выкристаллизовался постепенно девиз моей жизни: “Живое должно жить”.
Таким образом, когда я убегал из вольного города Бремена, мне было куда бежать. “Где здесь корабль, который отходит в Индию?..”
При мне был объёмный сундук с не без слёз отобранными в дорогу книгами, и по тяжести он превратился в каменную гору, пока я таскал его в поисках снисхождения корабельных хозяев. Долго я терпел бы эти мытарства, если бы один офицер не поинтересовался, что у меня в сундуке. “Словари? Какие словари? Ах, вот как!..”
Конечно, я сам не подозревал, каким сокровищем являюсь для Ост-Индийской компании. Образованный мальчик-европеец переводит с пяти языков! И уже не вожделённое место боя-слуги занял я на корабле, нет. Чиновника! Мне даже назначили жалованье, завидное для окружающих, но вздорное по сравнению с теми деньгами, что частью были зашиты в одежду, частью – спрятаны в тайнике сундука.
Счастлив я был лишь во время путешествия. Сама Индия повергла меня в отчаяние. Тот народ, который я так мечтал увидеть, народ с Великой Совестью – он стенал в мучениях и нищете. Судорожно я раздал встречающимся на моём пути голодающим индусам все свои деньги и бежал, бежал – на острова, в Индонезию, к дикарям, подальше от английского цивилизованного скотства. Уж простите, господа англичане. Так вот. Промелькнули большие острова – Суматра, Калимантан, Сулавеси, а я всё тёк волною ветра, прыгал по совсем уже крохотным островкам и нигде, нигде не находил устройства мира, которое соответствовало бы моему “живое должно жить”.
И вот здесь, джентльмены, я поведаю вам о страшном событии в моей жизни и о том, как я надломил её этический стержень. Слушайте, джентльмены, мистер Том, леди, слушайте и ужасайтесь.
Осел я на малюсеньком островочке с лагуной. Иуга-э-Дугу назывался островок, и так же называлось племя туземцев, жившее на нём. Идеальное для меня место. Одинокая, с краю, скала, на которую можно было встать и смотреть на море. Небольшой пальмовый лесок, деревьев примерно тридцать. И – пожилой, образованный и скромный англичанин, служащий Компании. Туземцы, видите ли, добывали жемчуг в лагуне, мистер Кларк же (как он мне представился) раз в полгода сдавал его на корабль, специально подходивший для этого к острову.
Кларк мне был до безумия рад, и я остался на острове. Вот только сразу ощутил мощный импульс недружелюбия со стороны туземцев. Но Кларк торопливо им что-то сказал, и они, заметно успокоившись, отгородились от меня безразличием.
Конечно, я поинтересовался, в чём дело, и вот что узнал. Когда Компания привезла сюда на постоянное поселение Кларка, то на строительство хижины для него стали рубить пару пальм, из тех, что росли на острове. Местные жители пришли в неописуемое волнение, так как очень дорожили своими деревьями, у которых, как потом выяснилось, у каждого было своё имя. Кларк же, немного понимавший их наречие, заявил, что с Компанией ссориться нельзя. Что если они выскажут хотя бы малое недовольство, то Компания пришлёт сюда ещё и солдат, чтобы охранять Кларка, и им тоже будут строить хижины. Несчастные туземцы смирились. Но вот на острове появился я, и они решили, что и для меня станут рубить деревья. Вот уж нет. Я попросил у капитана и привёз на Иугу куски попорченного такелажа – обломки мачт, доски, несколько полос кровельного железа. Кроме того, мне выдали запасную дверь от каюты, целиком, с коробкой и петлями; две циновки; джутовый ковёр и медные, блестящие таз и кувшин. Последние два предмета немедленно возвели меня среди местного населения в ранг чрезвычайно высокого человека.
И стал я жить. Влез в свои книги, изучал местный язык, вырастил даже четыре тоненьких пальмовых побега. Питался похлёбками из риса и круп – их у нас было несколько мешков; некоторыми, иногда даже очень вкусными, морскими водорослями и ещё фруктами, которые привозили мне наши туземцы, плавая на единственной своей пироге на соседние острова.
Я уже знал язык и разговорился однажды с немощным стариком, которого немного подкармливал. Племя ему не давало еды – он не мог нырять за жемчугом и ловить рыбу, а значит, должен был умереть.
Я спросил его, боится ли он смерти. Старик, смеясь и мотая головой, ответил, что он, как раз, смерти ждёт, потому, что потом легко: не ходишь, не кушаешь…
– Ну а вообще ты чего-нибудь боишься? – спросил я его.
– Немного боюсь, – ответил он, – воздушного червяка Зу-Зу, который залезает к человеку в зуб, и тогда тот очень сильно болит.
– А ещё чего?
– Когда приходит и нападает большая акула, а ты далеко от берега.
– Ну а чего ты боишься больше всего, совсем сильно?
Старик вдруг замер, свёл плечи и посеревшими губами пролепетал:
– Больше всего боюсь Нгоро-Нгоро…
– Кто это Нгоро-Нгоро? – попытал я, но старик с усилием поднял своё коричневое, суховатое, отмеченное акульими зубами тело и поспешно уковылял.
Моё природное любопытство заставило бы меня тогда довести расспросы до конца, но вдруг стало не до того.