— Не понял, — сказал Беркович, когда доктор Альперон закончил длинную и невнятную фразу. — Так умер ваш пациент или не умер, в конце-то концов?
— Я же ясно сказал, — раздраженно повторил доктор. — Бергман умер и, возможно, уже похоронен, но от того, от чего он умер, он умереть не мог ни в коем случае. Именно поэтому я думаю, что полиция…
— Давайте сначала, — попросил Беркович. — Я буду задавать вопросы, вы отвечайте коротко «да» или «нет», так мы быстрее разберемся в том, кто и отчего умер.
Через несколько минут старший инспектор уяснил для себя следующее: Георгий Бергман, репатриант из бывшего СССР, 53 лет, поступил в больницу с очевидными признаками острого пищевого отравления. Более того, будучи опытным терапевтом, доктор Альперон по ряду признаков, перечислять которые в телефонном разговоре было бы долго и бессмысленно, определил, что отравился Бергман грибами; разговор с родственниками (конкретно — с матерью и братом) покойного удостоверил правильность вывода врача — Бергман ел на обед грибной соус, который сам же приготовил из "даров леса", им же самим собранных в ближайшем к дому лесочке. Никаких сомнений в причине смерти у врача не возникло, и тело было выдано родственникам для захоронения (полицию, естественно, поставили в известность, прибывший на место сержант Лейбович с мнением врача согласился и против выдачи тела не возражал).
Что произошло потом? В лаборатории произвели анализ материала, извлеченного из желудка Бергмана в то время, когда он еще был жив. Результат: Бергман не мог отравиться грибами, поскольку никаких токсинов в пище обнаружено не было. Бергман вообще не мог ничем отравиться, поскольку пища оказалась настолько качественной, насколько вообще может быть качественной пища в наш насыщенный химикатами век.
Может, он на самом деле умер от сердечной болезни? — на всякий случай спросил Беркович и получил в ответ многозначительное молчание (наверняка в это время доктор Альперон пожимал плечами и поднимал взор к потолку).
— То есть, — резюмировал Беркович, — пациент умер от болезни, от которой умереть не мог в принципе.
— Так я это и сказал с самого начала! — закричал, потеряв терпение, доктор Альперон.
— Буду у вас через двадцать минут, — сказал старший инспектор и положил трубку.
Похороны Бергмана назначены были на три часа, тело уже перевезли на кладбище, родственники подъехали, и, по мнению Берковича, их оказалось раз в пять больше, чем могло быть у ничем не примечательного репатрианта, ни одного дня в Израиле не работавшего по причине острого нежелания трудиться в какой бы то ни было области народного хозяйства. Переходя от группы к группе, вслушиваясь в разговоры и задавая время от времени ничего, казалось бы, не значившие вопросы, Беркович выяснил, что на доисторической Бергман был директором большого металлургического завода, руководил коллективом в две тысячи человек, имел жену и двух сыновей, но один его сын в девяносто шестом погиб в дорожной аварии, второй уехал учиться в Штаты и почему-то прервал с отцом всякие отношения, а жена Лариса уже после переезда Бергманов в Израиль вильнула хвостом, как выразилась одна старая дама, и вернулась назад, в Челябинск, где стала сожительствовать с нынешним директором того самого комбината, начальником которого прежде был ее муж.
Из чего, по мнению Берковича, следовало, что выходила она не за Бергмана, а за директорское кресло, с которым не могла расстаться, ибо любовь зла.
Как бы то ни было, в Израиле Бергман жил неизвестно на какие деньги, поскольку работать не собирался, а от Института национального страхования получал такие крохи, на которые даже кошку прокормить было трудновато. Можно, конечно, получить у судьи санкцию и проверить банковский счет покойного, но для этого требовалось время, а Берковичу не терпелось понять, кто из присутствовавших на похоронах мнимых друзей и родственников свел в могилу несчастного директора, ибо логика подсказывала старшему инспектору, что убийцу, если, конечно, речь действительно шла об убийстве, нужно искать здесь, среди друзей и близких, и нигде более.
Он вспомнил разговор с доктором Альпероном, произошедший всего полчаса назад в его больничном кабинете.
— Я могу, в принципе, задержать похороны, — сказал Беркович, — и получить решение на вскрытие тела в связи с вновь обнаруженными обстоятельствами.
— Вновь обнаруженные обстоятельства, — заметил Альперон, — достаточны для того, чтобы вскрытия не производить. И так все ясно.
— Я покажу заключение лаборатории нашему судмедэксперту, — сказал Беркович. — Но давайте предварительно расставим точки над i. Сердце?
— Здоровое. Кардиограмма снималась все время до самой смерти. Инфаркт и прочие сердечные болезни исключены. Это есть в эпикризе.
— Мозг?
— В норме. Энцефалограмму тоже сделали. Если вы имеете в виду инсульт и другие болезни, связанные с мозговым кровообращением, то можете об этом забыть. В эпикризе…
— Отравление?
— Об этом я уже сказал. Все внешние признаки отравления налицо. Руководствуясь только этими признаками, я и поставил диагноз, причем был в нем совершенно уверен. Но вот лабораторные…
— Да, вижу. Если бы материал для анализа был взят из желудка Бергмана после его смерти, например, при вскрытии…
— Я бы сказал, — подхватил врач, — что токсины за это время могли соединиться с другими ферментами и тогда мы бы действительно могли яд не обнаружить. Но ведь желудок исследовали, когда Бергман был жив!
— И яд, если он существовал, должен был еще действовать, — кивнул Беркович.
Он взял с собой напечатанный на компьютере эпикриз, намереваясь посоветоваться с экспертом Ханом, и поехал на кладбище, где и узнал, что друзей у Бергмана было пол-Израиля, а враги, если и существовали, то остались в Челябинске. Жена, правда… Телеграмму ей, конечно, послали, но прошло слишком мало времени, если она и приедет, то не раньше понедельника. Сын? А что сын? Сказал по телефону, что, мол, жалко папу, но прилететь не может, сессия, он ведь в Гарварде учится, не где-нибудь. Женщины? У кого, у Жоры? Да он и в молодые годы по бабам не очень любил, все дела, дела. Женился, правда, по любви, и двух сыновей настругал, но так человеку положено: вырастить сыновей, построить дом, посадить дерево…
В сторонке стояла крупная женщина средних лет — как сказали Берковичу, домработница Бергмана, одинокая репатриантка, которой он платил из своего кармана (сумма так и осталась неизвестной), чтобы та прибирала в его трехкомнатной квартире, готовила обеды и время от времени приносила с рынка фрукты, которые покойный любил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});