будет добра, искренне добра, даже к злейшему врагу – по крайней мере, Милли так думала.
Она вскрыла конверт специальным ножом и вынула листок особой бумаги, с именем Нэнси и их домашним адресом, напечатанным в углу сверху.
Дорогая моя Милли, начиналось письмо, и Милли на миг прикрыла глаза. Откуда в человеке, удивилась она, может быть столько тепла и доброты. И продолжила читать. В письме говорилось в основном о Джеральде, Уильяме и детях Уильяма. Несколько слов про ногу Нэнси – оказывается, она недавно сломала лодыжку – и рассказ о ее саде. Но, милая Милли, писала Нэнси, я хочу знать больше о твоей жизни. Я в страшной тоске. Пиши мне, пожалуйста, держи меня в курсе новостей. И огромное тебе спасибо, что после стольких лет лед наконец сломан.
С тех пор как они с Беатрис вернулись из Нью-Йорка, Милли постоянно думала о Нэнси. Побывав в Америке, Милли смогла представить себе Нэнси как живую, никогда раньше у нее такого не получалось. Поразительная открытость, в которую Милли никак не могла поверить, оказалась характерной американской чертой. Вокруг Милли вдруг оказались все эти американцы, шумные, доброжелательные, готовые разговаривать с тобой о чем угодно. Они с дочерью пошли в театр, и дама, сидевшая рядом с Беатрис, болтала с ней весь вечер. Они даже обменялись адресами и телефонами. Ничего подобного в Лондоне и представить невозможно. Прежде Милли игнорировала это качество в американцах. Но тут задумалась. Пожалуй, именно таким ты и должен быть, чтобы с готовностью распахнуть двери своего дома перед незнакомцем. Любить чужого ребенка, как своего. Сейчас Милли понимала то, чего прежде не осознавала, – что случись подобное в ее жизни, она не смогла бы поступить так же, как они.
Она несколько раз принималась писать Нэнси, но письмо всегда получалось неискренним, и она выбрасывала его. Однажды даже наклеила марку, прежде чем отправить конверт в мусорное ведро. А потом как-то ночью, мучаясь бессонницей, надела халат и тапочки, села за стол и одним махом выложила все, что было на душе. Не исправляя, не раздумывая. Милли хотелось лишь одного – открыть путь для общения.
Позже она встретилась с Беатрис в парке, на полпути между их домами, они договорились прогуляться вокруг пруда. В этом году, когда дни стали длиннее, они завели такую привычку, и пока получалось неплохо. Когда гуляешь, всегда находится тема для разговора. И не надо смотреть в глаза. Можно смотреть под ноги, на тропинку, на пейзаж. И само собой получается, что говорится гораздо больше.
– Я сегодня получила письмо от Нэнси, – сообщила Милли, когда они обогнули половину пруда и в беседе возникла пауза.
– От Нэнси? – удивилась Беатрис. – Моей Нэнси? Миссис Джи?
– Да, – кивнула Милли, подумав, что было время, когда слова «моя Нэнси» выбили бы ее из колеи. – Некоторое время назад я написала ей. Когда мы вернулись из Нью-Йорка.
– Ага, – равнодушно сказала Беатрис, и этот ее тон Милли узнала безошибочно. Она и сама так делает, притворяется, будто ей неинтересно, а на самом деле сгорает от любопытства.
– У нее и мальчиков все в порядке. Она ведь, кажется, ломала лодыжку?
– Да, – подтвердила Беатрис. – Но уже давно. Не знала, что нога ее до сих пор беспокоит.
И дальше они спокойно продолжили беседовать о том о сем, про Нэнси, Джеральда и даже про Уильяма. Милли рассказала, что на День поминовения к Нэнси приезжали внуки и Кейтлин помогла посадить поздние овощи.
– У них, кажется, довольно большой огород? – спросила Милли, и Беатрис весело расхохоталась.
– Мам, да он у них размером с этот парк. Когда я там жила, огород уже был большой, но каждый год Нэнси прирезала кусок. А когда американцы вступили в войну, стали популярны и Сады Победы, грядки тогда заняли вообще все. Не удивлюсь, если у них совсем нет обычной лужайки. Запросто весь участок может быть засажен овощами. Ну и цветами, конечно. Она очень любит цветы.
– Расскажи, – после паузы попросила Милли, не отрывая взгляда от дорожки, – расскажи мне, что ты помнишь. Чтобы мне легче было представить.
Помолчав, Беатрис начала:
– Сразу за садом есть дорожка, которая ведет в лес. И когда оказываешься там, среди деревьев, чувствуешь себя так, словно ты далеко-далеко. Не верится, что ты в двух шагах от городского дома, от школы, от кладбища. Я убегала туда в любое время года. Там было дерево, упавшее поперек тропинки, и я любила на нем сидеть. Я читала там твои письма, мам. Уходила туда, даже когда лежал снег, по чьим-то следам – собачьим или, может, кроличьим. И осенью, когда листья становились ярко-ярко желтыми, так и светившимися на фоне синего неба. Летом в лесу было прохладно, даже когда повсюду стояла жара. А весной – да, больше всего я любила весну. День за днем я смотрела, как меняется все вокруг, как лопаются почки, как из земли пробиваются трава и ростки цветов.
Она замолчала, они уже почти завершили круг. За много лет она столько не рассказывала матери. Беатрис продолжила, не глядя на Милли:
– А лучше всего было то, мама, и мне неловко об этом говорить, что там я могла забыть о войне. Забыть о тебе и папе. Забыть, что папа умер и что ты так далеко. И есть только я и лес. И на острове тоже так было.
– Я должна тебе кое-что сказать. – Милли положила руку на локоть дочери, повернула ее к себе. – Это не я решила отправить тебя в Америку. Это твой отец настоял. – Беатрис открыла рот, но Милли жестом остановила ее. – Я его не виню. Я хочу сказать, что он был прав. Там ты была в безопасности. Ты была счастлива. Чего еще мы могли желать?
Те пять лет были жизненно важными, решающими. Там Беатрис стала такой, какая она сейчас. Именно это Милли до сих пор никак не могла понять.
– Весь смысл и заключался в том, чтобы ты забыла про войну.
Они вышли из парка, Милли держала Беатрис под руку. И предвкушала, как сядет писать письмо Нэнси.
Роуз
Ранним воскресным утром раздался звонок в дверь, но когда Роуз спустилась, Кейтлин уже открыла. Она обернулась на мать, лицо встревоженное, и Роуз сначала увидела полицейскую форму и только потом узнала Джимми Магуайра, одного из приятелей детства, который сейчас служил в полиции.
– Иди наверх, – велела она Кейтлин, – и посидите там пока с Джеком.
Кейтлин кивнула и исчезла, а Роуз вышла на тесное крыльцо и прикрыла за собой дверь.