Читать интересную книгу Гонзаго - Андрей Малыгин

Уфимцев вдруг оказался в каком-то городе с высокими старинными домами на набережной неширокой реки, обрамленной красивым чугунным ограждением, и явственно услышал знакомые строки стихов. Что же это такое звучит? Что-то очень и очень знакомое. Ну да, конечно же, без сомнения, это строчки Пушкина из «Евгения Онегина». Интересно, а кто же их так увлеченно читает? Он повернул голову в ту сторону, откуда доносился этот бодрый, жизнерадостный голос, и увидел какого-то невысокого человека с тростью и в цилиндре, который шел к нему навстречу и, сверкая глазами, увлеченно читал стихотворные строки.

Мужчина подошел к нему вплотную и, открыто улыбнувшись, протянул для приветствия руку:

— Ну, добрый день, Юрий Петрович! Похоже, я немного припозднился. Мой друг, приношу тебе свои извинения. Позволь же поинтересоваться: и как давно ты меня здесь ожидаешь?

Уфимцев удивился такому по-дружески простому обращению к себе, пристально вгляделся в лицо подошедшего человека, и оно показалось ему как будто знакомым. Крупные бакенбарды, соединяющиеся на шее под подбородком, изумительно белые зубы и какие-то необыкновенной голубизны и привлекательности глаза. Вот только одет он был как-то по-старомодному, как сейчас одеваются только в театрах артисты. И тут совершенно нелепая догадка промелькнула в его голове: — Вроде бы… Александр Сергеевич, неужели это вы?

— Ну да, это я и есть — Александр, по родителю Сергеевич Пушкин. А что, Юрий Петрович, разве же не похож? — засмеялся он от души заливисто и звонко.

Уфимцев еще раз пробежался взглядом по лицу Пушкина, по пышным его бакенбардам и, убедившись в некотором сходстве, проговорил:

— Ну, конечно же, несомненное сходство имеется, Александр Сергеевич. Но должен честно признаться, что в жизни вы все-таки какой-то другой, не как я вас себе представлял. Вот увидел бы вас где-нибудь в городе и, скорее всего, совсем бы не узнал. А сам про себя тут же подумал: «Какой он все же маленький ростом, этот Пушкин! Словно подросток какой-нибудь. А он с высоты своих ста восьмидесяти двух сантиметров кажется против Пушкина настоящим великаном. Да, все это так, но ведь Александр Сергеевич жил в начале девятнадцатого века. А тогда, наверное, и все люди были немного пониже. А вот если бы он был нашим современником, то, всего скорее, как у всех акселератов, и рост у него был бы другой».

И тут совершенно неожиданно прямо на глазах у Уфимцева Пушкин здорово вытянулся и почти догнал его в росте. Вот это да! Просто поразительное зрелище!

Удивление и некоторое смущение не покидали Юрия Петровича, а Пушкин, глубоко вздохнув, проговорил:

— Да не удивляйся ты так, Юрий Петрович, сегодня — это только так, баловство, сегодня это лишь репетиция. А вот завтра, друг мой, уж точно будет на что подивиться, так что прибереги-ка свои эмоции на завтрашний день. И вообще, давай-ка перейдем лучше на «ты», я ведь совсем ненамного и старше тебя. — И в знак дружеского расположения он похлопал Уфимцева по плечу. А потом как бы между прочим спросил: — А кстати, будь любезен и расскажи мне, а как у тебя обстоят дела с твоей ненаглядною Евой? Буду тебе за это крайне признателен.

И тут Уфимцеву показалось, что они с Пушкиным на самом деле знакомы давным-давно. Ну… пожалуй, лет сто, уж никак не меньше. И он без всякого стеснения и неудобства ответил ему:

— Как обстоят дела? Да, собственно говоря, почти что никак. На работе взаимные вежливо-уважительные отношения, как и со многими другими. И только… А вот иных отношений пока что не завязалось. Но, понимаешь, должен тебе откровенно признаться, что в последнее время даже ее присутствие, ее мягкий, проникновенный голос, ее обворожительный взгляд, ее божественная улыбка так сильно действуют на меня, и я, к своему стыду, явственно осознаю, что невольно оказываюсь в плену какой-то необычайно сильной, просто волшебной власти, противостоять которой я никак не могу. И, очевидно, в результате этого самого волшебного влияния явственно ощущаю, как внутри меня, словно огромный пожар, живет и бушует страстный всепожирающий огонь, который просто сжигает меня изнутри и не дает покоя ни днем, ни ночью. Она приходит ко мне в сновидениях практически каждую ночь и своими неожиданными появлениями безумно радует и в то же самое время ужасно мучает и тревожит мою душу. И честно тебе могу признаться, что уже не мыслю дальнейшей жизни и судьбы без нее. Вот хочешь — верь, хочешь — не верь, Александр Сергеевич, но первый раз в жизни со мной такое случилось! Конечно, и до этого были разного рода романы и романчики, но никакого сравнения быть не может. Здесь все обстоит совершенно по-другому.

Вот как представлю, что ее нет больше рядом, что не увижу ее милую русую головку, ее такие до боли знакомые голубые глаза больше никогда, так сразу меня охватывает такое ужасное отчаянье, что даже и сама жизнь по сравнению с этим не имеет для меня никакого значения! Да… Мучаюсь сомнениями, страдаю, а вот признаться ей в этом ну никак не могу. Откуда-то из глубины меня вдруг начинает выползать такая скользкая, такая противная змея робости и неуверенности… Я панически боюсь, что она скажет мне это ненавистное, как роковой выстрел, слово «нет» или что-то в этом же роде. И тогда… ты же понимаешь, всем радужным надеждам моим придет конец, как будто в суде им вынесут смертный приговор. И что я тогда буду делать, как жить, просто не представляю. А так хоть какие-то шансы еще имеются…

— Ну и зря! — сверкнув глазами, убежденно проговорил Пушкин. — Это, мой друг, неверно. Женщины любят пылкие признания. Ведь правильно бытует мнение, что женщины любят ушами. Поэтому, и я в этом твердо убежден, тебе необходимо решиться на подобный же шаг. Причем надо облечь это признание в какую-нибудь такую красивую, страстно романтическую форму. Например, вот как Татьяна в письме к Евгению Онегину или позднее Онегин к Татьяне. Ты ведь, я знаю, об этом читал, и даже кое-что знаешь наизусть. И хотя у них по разным причинам там взаимности сразу не получилось, а потом уже и поздно было, но у тебя, — он пристально посмотрел в лицо Уфимцеву и, закрыв глаза и покачав головой, уверенно сказал, — у тебя, я знаю, все получится. Уж ты мне поверь!

— Да, но я ведь не вы, то есть не ты, Александр Сергеевич, я не пишу стихов. Я в этом совсем не силен. Я же их никогда не писал и совершенно не умею этого делать… Ах, вот если бы это была математика, какое-нибудь там пусть даже самое сложное, самое заковыристое уравнение! Уж я бы непременно его решил!

Пушкин одной рукой облокотился на чугунное ограждение и, глядя весело на Уфимцева, проговорил:

— Помилуй бог, Юрий Петрович, а что, разве ты пробовал когда-нибудь этим заняться?! Нет? Тогда в чем же дело?! Надо рискнуть, надо непременно попытаться. Надо посеять сладкие, обворожительно-приятные слова среди сухих математических формул твоей возлюбленной. И я уверен, что они быстро дадут там свои побеги и плоды. А раз ты говоришь, что времени совсем не осталось, что ждать больше никак нельзя, то надо сделать это прямо сейчас. Немедленно! Она у тебя такая хорошенькая! — И он при этом глубоко и, как могло показаться, даже с сожалением вздохнул. — Если будешь бездействовать, то поверь мне, точно уведут. Красивые люди, как и красивые цветы, всегда привлекают к себе повышенное внимание. Так ты согласен?

— Да я бы, конечно, с удовольствием, — польщенный словами Пушкина, согласно кивнул Уфимцев, — и хотел бы это осуществить. Но, к своему стыду, совершенно не представляю, каким образом… Как эту задачку можно решить?

— Ну ты, Юрий Петрович, и недогадливый! Как ты думаешь, а я здесь на что?! Вот, если бы, к примеру, у меня сейчас возникли какие-нибудь сложности с вычислениями, ты всего скорее не отказал бы мне в помощи? Скажи, разве я не прав? И я тоже готов тебе помочь. — Лицо Пушкина так и светилось от радости, и он прямо приплясывал на месте от нетерпения. — Ну, так ты согласен?

— Ну, не знаю… — проговорил Уфимцев растерянно, — ну раз так… то давай, попробуем.

— Молодец! — Громко выкрикнув, хлопнул по спине Уфимцева Пушкин. — Ты должен верить в могущество слова, которое несет за собой еще более сильные образы. Слово может, как нож или пуля, сразить, но может и безмерно возвысить. И человек лишь тешит себя пустой надеждой, что совершенно не зависит от силы слова. Это, мой друг, полнейшая иллюзия, скажу я тебе. Чистейший самообман! Давай же возьмем искренние и приятные слова к себе в помощники, вырастим из них благоуханный сад чудесных растений и пустим твою прелестную Еву по нему прогуляться. И, как ты думаешь, дорогой ты наш Юрий Петрович, сорвет ли она там себе запретное яблочко? А? Не сомневайся, поверь, обязательно сорвет! Итак, давай прямо сейчас и начнем. Изложим все так, как ты мне и говорил…

Он всего на какие-то мгновения задумался, прикоснулся пальцами руки ко лбу и тут же, оторвав руку и стремительно бросив ее куда-то в воздух, с чувством вдохновения продекламировал: