— Очень просто, живет в Баку, работает у нас, — сказал Рат.
Широко распространено представление, будто жители «спутников» работают на своих «планетах». В основном оно верно. Но ведь спутник спутнику рознь. Есть «жилые» и есть «промышленные»; наш относится к последней категории, здесь работают тысячи бакинцев, а местных жителей, работающих в Баку, можно сосчитать по пальцам. Все это Шахинову, конечно, известно.
— Надо проверить всех владельцев мотоциклов с колясками. Создаем две оперативные группы. Первая во главе с Сеидом займется «нашими», остальными — Кунгаров.
Расходимся по кабинетам около полуночи. Сержант из дежурной части сообщает, что меня ждут. Выхожу во двор и вижу одиноко стоящий мотоцикл со съежившимся в седле Алешей Наджафовым.
— Ты почему домой не поехал? — удивился я.
— Хотел узнать... Думал, вы ненадолго... И не холодно, ветра нет. — А у самого зуб на зуб не попадает.
Я предложил ему ночевать у нас, в комнате отдыха для дежурных, но он наотрез отказался.
— Отец спать без меня не ляжет, всю ночь ждать будет.
Но отпустить его, промерзшего, да еще на мотоцикле, я не мог. Он послушно пересел в люльку, укутался брезентом.
— С Апшеронской на Вторую Поперечную сверните, и я дома...
Улица короткая и низкая, сплошь из мазанок и таких же белых заборов.
— Здесь мы живем, — останавливает меня Алеша у покосившегося заборчика. Через него и дворик, и дом как на ладони; застекленная веранда ярко освещена. Зато летом они наверняка скрыты зеленым шатром: во дворе уйма деревьев.
— Летом, наверное, у вас цветов!..
— Теперь что... Розы какие были. Теперь я вас не отпущу. Честное слово, очень обидите. И телефон есть.
На веранде старик на корточках, не обращая на нас внимания, что-то быстро-быстро бормочет, ритмично, как китайский болванчик, раскачивая головой.
— Больной отец, совсем больной, — громко объясняет Алеша.
— Тише, — невольно прошу я.
— Все равно не слышит. Своим делом занят. Часами вот так с кем-то разговаривает.
Но старик услышал, только отреагировал чудно. Не оборачиваясь к нам, крикнул:
— Нури! Опять мне мешаешь. Приехал, иди в дом!
— С братом меня путает. Видите, совсем больной. Проходите, пожалуйста.
Пока Алеша возится на кухне, рассматриваю фотографии на стенах. Их много, настоящий семейный альбом. Молодой мужчина, густые курчавые волосы, и усы будто нарисованы тушью; рядом женщина с круглым лицом, круглыми глазами; оба строго в фас, оба смотрят куда-то в единую точку. Тот же мужчина, уже в железнодорожной форме. Трое: мужчина и женщина, с девочкой посередине. Пятеро: мужчина и женщина, девочка и два карапуза. Двое мальчишек на игрушечных лошадках и в настоящих папахах. Четверо: мужчина и женщина и два подростка по бокам. Двое юношей обнялись за плечи. Алеша постарше, у второго еле заметен пушок над губой. Два молодых человека уже отдельно. Похожи, но те же черты, резко очерченные у брата, у Алеши словно размыты. А девочка исчезла... Неужели несчастье?
Разливая чай, Алеша поясняет:
— Гюли умерла, когда мы были совсем маленькие. От дизентерии. Не было еще этих...
— Антибиотиков.
— А мы с Нуришкой дизентерией не болели. Плохая болезнь, ядовитая. А отцу лекарства не помогают. Может быть, потом тоже лекарства придумают, сейчас нету. Вы не думайте, с ним можно разговаривать. Он все понимает, по-своему все понимает. Про мух, например, что говорит? «Мух, — говорит, — все ругают. Неправильно ругают. Муха — санинспектор, прилетит, посмотрит, где чисто, сразу улетает. Где грязно, как ни гони, не улетит. Муха дает знать: человек, будь аккуратный, пока грязь не уберешь, буду тебе жужжать: «Убери, убери...» Зачем мух ругать, говорит, себя надо ругать».
Я киваю на прикрытую дверь спальни:
— Достается матери, наверное... — чуть не сказал «с таким мужем», но вовремя исправился: — С тремя мужчинами. Вы-то хоть помогаете?
— Ушла мать. Совсем ушла. Пять лет здесь не живет. Нури с ней ушел. Почему не пойти? Отчим хороший человек, щедрый. Меня тоже звали. В Баку живут. Мать обижалась: «Квартира большая, всем места хватит, почему не идешь?» Теперь привыкла, раз-два в месяц ее навещаю, не обижается.
«Шляпа я, шляпа. Он же только отца упоминал. Все мимо ушей и с благодушными вопросами лезу».
— Извини, Алеша, не знал я... — И чтобы как-то замять свою бестактность, перевожу разговор на другое: — У вас на комбинате ребята отличные, дружишь с кем-нибудь?
— Со всеми дружу. Больше всех с Измуком. Жалко его, совсем на лицо похудел. Переживает очень. «Сам, — говорит, — его найду». Зачем улыбаетесь? Он твердый парень, сказал — сделает.
Потом Алеша хлопочет о постели, а я звоню Рату: предупредить, что останусь здесь до утра.
ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ
— В классических детективах непременно присутствует ложный след. А как в реальных ситуациях?
— Куда больше, чем в детективах. Вот настоящий — всего один.
Ночевать у Наджафова мне не пришлось.
— Куда ты пропал?! — Рат буквально кричал в трубку. — Возвращайся немедленно!
У входа в горотдел — патрульная автомашина с надписью «НМ»[11], во дворе — оживленная группа вокруг мотоцикла с коляской. Но главные события развивались в кабинете Кунгарова. Едва туда заглянув, я был поражен позой своего шефа. Он стоял посередине комнаты с ножом в руке. Видно, он уже второй раз обращался к мужчине лет двадцати пяти.
— Значит, нашел на стройке и взял для открывания консервов. Только сегодня, и никогда при себе не носил? Сейчас посмотрим.
Рат заставляет мужчину подняться и снять пиджак. Я еще не понял, что за этим последует, тот тем более, а Рат уже выдернул из брюк его рубашку и показал иссеченный подол.
— А что на это скажешь?
«На это» мужчина ничего не говорит, вид у него совсем ошарашенный, и Рат удовлетворенно заканчивает демонстрацию.
— Бешбармак тоже найдем, а не найдем, сам покажешь, куда выбросил...
— Нет, начальник... Нож, правда, носил, а бешбармака нету, клянусь, нету.
Стоило ему произнести несколько слов, ударил запах перегара.
— Значит, не помнишь, что делал вечером двадцать девятого?
Мужчина отрицательно качает головой.
— А как в женское общежитие сейчас ломился, сторожу ножом угрожал — тоже забыл? Или еще не успел?
На этот раз никакой видимой реакции. А глаза смотрят трезво, и трусливая ненависть во взгляде трезвая.
Рат садится за стол. Там лежат шлем и широкое кепи.