— Заткнись! — завопил он. — Сейчас явится полиция! — Но я больше не кричала. Он сжал мое горло сильнее. Я начала оседать на пол.
Почему он тогда не задушил меня — не знаю. Может, мне просто повезло. Бог его знает. Помню только, что, когда он меня отпустил, я вся дрожала и хватала воздух губами, а на шее у меня проступили синие кровоподтеки. Я побежала в чулан и сидела там, кусая свои коленки и всхлипывая. «О Боже, о Боже, о Боже», — причитала я. Потом как-то взяла себя в руки и позвонила нашему семейному доктору. Он уехал в Ист Хэмптон. Я позвонила психиатру моей матери. Он уехал в Фаир Айленд. Я позвонила своему лечащему психиатру. Он уехал на Веллфлит. Я позвонила подруге моей сестры Рэнди, социальному работнику, специализировавшейся на психиатрии. Она посоветовала вызвать полицию или врача — любого. Брайан — сумасшедший, сказала она, он может быть опасен. Я не должна оставаться с ним одна.
Если вы хотите окончательно сойти с ума, попробуйте вызвать врача июньским воскресеньем, когда все пропадают на пляжах. Наконец я дозвонилась до одного типа, который заменял моего терапевта. Сейчас приеду, сказал он, и приехал через пять часов. Все это время Брайан был удивительно подавленным. Он сидел в гостиной и слушал Баха, раскачиваясь, как во сне. Я забилась в спальню и пыталась переварить происшедшее. Мы делали вид, что не замечаем друг друга. Спокойствие после бури.
В конце концов, проблема Брайана обрела название. Теперь его было от чего лечить. Когда его назвали сумасшедшим, я испытала странное облегчение. Вот болезнь, которую надо лечить, вот проблема, которую надо решить. Когда дашь вещи имя, она перестает пугать. К тому же это умалило мою вину. В безумии никто не виноват. Это — Божья воля. В нем есть свои преимущества. Все стихийные бедствия обладают тем несомненным достоинством, что подтверждают нашу беспомощность, о которой, будь по-иному, мы никогда не вспоминаем. Временами удивительно успокаивающе действует сознание собственного бессилия.
Полдень мы провели втроем с Иоганном Себастьяном Бахом. «Музыка утешает страдающее сердце» — сказал бы Конгрив (который наверняка там, на небесах, играет в карты с Моцартом). Когда я вспоминаю, сколько раз Бах помогал мне пережить тяжелые времена, я начинаю думать, что он обязательно должен пребывать в раю.
Доктор Стивен Перельмутер явился-не запылился в пять часов — извиняясь и стискивая мою руку потной ладонью. Отныне наша жизнь отдана в руки докторов и их самоуверенным диагнозам. Доктор Перельмутер уверил меня, что мой муж Брайан серьезно болен. Он намерен «попытаться оказать ему помощь». Он начал свои попытки, решив сделать Брайану укол торазина. Тут Брайан вырвался и, проделав по лестнице черного хода путь в 13 этажей вниз, помчался в Риверсайд-Парк. Мы с доктором бросились за ним, нашли его, поймали, уговорили вернуться, он снова вырвался, мы опять побежали за ним, снова уговаривали его и так далее. Остальные подробности столь же омерзительны, сколь и обычны. На этот раз Брайан впал в панику, и его галлюцинации приобрели живописный характер. Дни, последовавшие за этим, были полны кошмаров. Прилетели родители Брайана из Калифорнии и, ничтоже сумняшеся, объявили, что с их сыном как раз все в порядке, а вот я сошла с ума. Они пытались отговорить его принимать лекарства и взяли за правило высмеивать врачей (что, впрочем, сделать было нетрудно). Они уговаривали его бросить меня и вернуться домой, в Калифорнию — как будто сама по себе разлука со мной может вернуть ему здоровье. Доктор Перельмутер передал Брайана психиатру, который пять дней доблестно пытался держать его в больнице. Бесполезно. Как только вокруг нас завертелись родители Брайана, его босс, «Чудесные мыловары», респектабельные бывшие профессора нашего колледжа, наша жизнь перестала нам принадлежать. Брайана попросту затравили те, кто якобы заботился о нем, и с каждым днем у него все дальше ехала крыша.
На пятый день после визита доктора Перельмутера, Брайан разделся догола около Бельведерской башни в Централ-Парке. Потом он попытался забраться на бронзовую лошадь короля Ягелло и сесть позади короля (в полном вооружении, в доспехах, с мечами, крестами и всем, что полагается). Полиции в конце концов удалось снять его и упрятать в психушку на Маунт Синай (где пели сирены и торазин лился потоком, как вино), и с тех пор — не считая нескольких свиданий в уик-энд — мы никогда уже не были вместе.
За последующие примерно восемь месяцев наш брак совершенно захлебнулся. После того, как Брайан попал в Маунт Синай, его родители окопались у меня, день и ночь давали мне указания, каждый вечер таскались со мной в больницу и совершенно не давали нам более десяти минут побыть наедине. Посещать его можно было только в течение часа, с шести до семи, и они умудрялись разлучать нас даже в это короткое время. К тому же, когда мы оставались одни, Брайан принимался упрекать меня. Ты — Иуда, говорил он. Как я могла предать его? Неужели мне не известно, что мне предстоит пройти седьмой круг ада — тот самый, где мучают предателей? Неужели я не знаю, что в книге Данте это преступление названо самым страшным? Неужели я не знаю, что уже в аду?
Но ад, в котором я на самом деле находилась, объял собой все лето того года. Пал режим Дьема, и буддисты продолжали самоистребление в забавной маленькой стране, имя которой становилось все более и более знакомым — Вьетнам. Барри Голдуотер баллотировался на пост президента с программой претензий на морское побережье Европы, намереваясь в итоге вообще стереть Европу с лица земли. Не прошло еще и года со дня убийства Джона Ф. Кеннеди. Линдон Джонсон оставался единственным оплотом надежды, единственным шансом спастись от Голдуотера и сохранить мир. Двое молодых белых по имени Гудмен и Швернер отправились на юг Миссисипи работать в комиссии по регистрации голосов, взяв в свою компанию молодого негра по имени Чейни, и все трое оказались в мрачной братской могиле. Гарлем и Бедформ-Стивезант взорвались первый раз за множество жарких и тягомотных лет. Тем временем Брайан лежал в больнице, ломая голову над тем, как ему спасти человечество. Но, по всей видимости, человечеству не нужно было, чтобы его спасали.
Мы развелись. Не сразу и не потому, что я встретила другого. Пока Брайан был в больнице, я вообще никуда не выходила. Я была в шоке, и должно было пройти время, чтобы я пришла в себя. Но мало-помалу я начала понимать, что без него я буду намного счастливее, что его неудержимая энергия иссушила мою жизнь, что его дикие фантазии отвлекали меня от собственных. Постепенно я научилась прислушиваться к своим мыслям. Я начала интересоваться своими снами. Я как будто прожила пять лет в комнате с глухим эхом и неожиданно кто-то меня оттуда выпустил.