Мозг посылает руке сигнал сместиться и оттолкнуться от пола. Команда получена, однако результатом всех моих усилий является лишь жгучая боль в запястье. Пробую другой рукой — еще больнее. По какой-то причине мне не пошевелить руками, однако это никак не может быть следствием удара тазером. С моих губ уже готово сорваться чудовищное ругательство, но тут от внезапного осознания так и перехватывает дыхание: да у меня же связаны запястья!
Одна за другой на меня обрушиваются волны страха, боли и беспомощности. Под их безжалостными ударами разум цепенеет. Как бы отчаянно я ни сопротивлялась, из глаз брызжут слезы, и вот я уже рыдаю — щеки трясутся, губы дрожат.
Я зажмуриваюсь и медленно опускаю голову на содрогающуюся грудь.
— Не… смей…
Не задумываясь о последствиях, открываю глаза и резко поворачиваю голову вправо. Меня едва ли не выворачивает наизнанку, но я даже не обращаю внимания.
— Слава богу, — всхлипываю я.
— Можешь не стараться, — хрипит Клемент. — Он все равно не слушает.
— Ты в порядке?
Он крутит головой по сторонам и морщится.
— Ага, в полнейшем.
Никогда еще его сарказм не звучал такой музыкой для моих ушей.
— Что произошло, черт возьми? — спрашивает он.
— Алекс вырубил нас тазером.
— Чем вырубил?
— Тазером — это такой электрошокер, вызывает временный паралич.
— И насколько временный? Я как будто несколько часов пролежал в отключке.
— Он что-то вколол тебе. То есть нам. Наверное, какое-то успокаивающее.
— Что-то не чувствую я себя успокоенным, пупсик. Да меня как будто катком переехало!
— У меня такое же ощущение.
— И ты не знаешь, где мы?
— Не знаю, и как сюда попали — тоже.
— Ну, тебя-то наверняка просто через плечо перекинул, но вот как меня перетащил, хрен его знает. Ни за что не поверю, что этот рыхлый дрочила меня донес.
— По правде говоря, Клемент, в данный момент переживать стоит из-за вещей посерьезнее. Что бы там Алекс ни задумывал насчет нас, я предпочла бы оказаться подальше отсюда, когда он определится.
— Что-то не догоняю.
Он пытается переместиться и сталкивается с той же удручающей проблемой, что ранее и я.
— У меня связаны руки.
Я слышала это выражение сотню раз — обычно от какого-нибудь крючкотвора в местном совете, когда осмеливалась подать жалобу. На этот раз смысл у фразы, увы, буквальный.
— Такая же история.
— Ну совсем охренительно!
Клемент приваливается к деревянной стенке. Не будь у него связаны руки, готова поспорить, одна бы из них сейчас потянулась к усам. Поскольку у меня самой по части идей туго, я предоставляю ему время поразмыслить.
Он снова подается вперед.
— Мне нужно, чтобы ты залезла ко мне в ботинок.
— Боже, только не говори, что у тебя фетиш ног! Сейчас не время и уж точно не место!
— Не, только фетиш ножей.
— Что-что?
— Да ножик того ушлепка. Я его в ботинок спрятал.
— Правда? Зачем?
— Потому что я предупреждал тебя, что мне не нравится эта затея. Насчет Алекса, может, ты и оказалась права, зато я не ошибся, что здесь что-то не так.
— Клемент, так и расцеловала бы тебя, если бы могла!
— Ну так давай выбираться отсюда, и тогда целуй как хочешь.
— Договорились! Так что мне делать?
— Поерзай на заднице, чтобы развернуться руками ко мне. Я подвинусь и подниму ногу, чтоб тебе достать до ботинка.
— И что потом?
— Достань нож, выкинь лезвие и просто крепко держи. А я развернусь и повожу этими ублюдскими путами на руках по лезвию. Думаю, хватит пару раз надрезать, и тогда смогу их порвать.
У меня даже появляется некоторое подобие улыбки, и я принимаюсь за исполнение задуманного. Увы, стоит мне лишь оторвать от пола левую ягодицу, как деревянную дверь сотрясает глухой удар. Судя по всему, снаружи отпирают замок.
— Назад! — шипит Клемент. — К нам гости.
Я прислоняюсь к стене и пытаюсь хоть сколько-то взять себя в руки.
Дверь со скрипом распахивается, и в тусклом свете возникает пухлый силуэт Алекса Палмера. Он останавливается на пороге, давая привыкнуть глазам к сумраку нашей временной тюрьмы.
Мне хочется выложить ему тонну всего — и ни грамма приятного, — и в итоге я не сдерживаюсь:
— Что, на хрен, за игрушки такие, Алекс?
Мой бывший коллега, теперь облаченный в темно-зеленую непромокаемую куртку и резиновые сапоги, угрюмо смотрит на меня. И вполне разумно предпочитает держаться подальше.
— Никаких игрушек. Все предельно серьезно.
— У тебя ровно десять секунд, чтобы развязать нас, а не то…
— А не то что? — перебивает Алекс. — Не в твоем положении диктовать условия.
С горечью вынуждена признать его правоту.
— Чего ты хочешь?
— Вот это хороший вопрос, Эмма. Я скажу тебе, чего я хотел: чтобы ты не совала свой нос в дела, которые тебя совершенно не касаются. И я предоставил тебе уйму возможностей слиться. Господи, да я даже работу тебе предложил. И вот к чему все это привело. Так что отныне дело сводится вовсе не к тому, чего я хочу.
— А к чему же тогда?
— К тому, что нужно сделать.
Он сует руку в карман куртки и достает штуковину, которую за дрель уж точно не принять.
— Вставай, — приказывает Алекс, небрежно направляя пистолет в мою сторону. Воистину, одни могут прожить всю жизнь, в глаза не увидев огнестрельного оружия, — по крайней мере, в Великобритании, — а мне вот за два дня угрожают пушкой уже во второй раз. Тяжелая выдалась неделька.
Поворачиваю голову к Клементу в надежде на его телепатическое предложение, как нам выбраться из столь затруднительного положения. Судя по его сосредоточенному выражению лица и вздувшимся венам на шее, он, скорее всего, пытается разорвать путы на запястьях.
— Вставай, говорю!
Снова поднимаю взгляд на Палмера.
— А то что? Застрелишь?
— Думаешь, не смогу?
— Я думаю, Алекс, что ты жалкое и убогое подобие мужчины. Хоть ты и родился с яйцами, у тебя их нет!
Он приседает на корточки и, глядя мне в глаза, с ухмылкой говорит:
— Забавно. Видишь ли, твоя подружка Джини Варма вчера вечером почти точно так же и выразилась, когда я ей звонил. Ты прямо своего клона слепила, Эмма.
— Джини не имеет к этому никакого отношения.
— Как и ты к блокноту. Или твой отец, коли на то пошло.
— Может, расскажешь, как он у него оказался?
— Теперь это уже неважно. Блокнота все равно больше нет.
— Последняя улика, касающаяся «Клоуторна».
— Ах, какая утрата! — презрительно фыркает Палмер.
— Ладно тебе, Алекс, теперь-то можешь и рассказать. И кстати, как тебя-то вовлекли?
— Э нет, Эмма, так не получится. Это тебе не кино про Джеймса Бонда. Боюсь, ты никогда ничего не узнаешь.
— Я знаю, что ты Таллиман.
Подтверждения не следует. Алекс лишь качает головой и ухмыляется.
Затем поворачивается к Клементу и кричит:
— Как ты там, Ларч? — У меня мелькает мысль, смотрел ли великан когда-нибудь «Семейку Аддамс», чтобы понять иронию Палмера. — Я бы на твоем месте не трепыхался — эти кабельные стяжки тебе в жизнь не порвать.
— Пошел ты!
— Успокойся, как-нибудь обойдусь. Эмма вот…
Тело великана заметно напрягается, а если бы взгляд был способен убивать, Палмера уже везли бы в морг.
— Да ты не волнуйся, — бросает, увы, вполне живой Алекс. — Я за другими не подбираю.
Теперь мой разгневанный взгляд пропадает впустую, поскольку он сосредотачивается на часах.
— Хоть и мило тут с вами болтать, нам пора. Давай, вставай.
— Никуда мы не пойдем!
— Пойдешь, Эмма, пойдешь. А нет, так твоя подружка Джини присоединится к своему женишку в больнице — вот только, подозреваю, койку ей выделят в реанимации.
— Ты блефуешь!
— Да ну? Хочешь рискнуть и проверить? Мне стоит сделать лишь один звонок, и тот же человек, что наехал на ее жениха, сегодня вечером навестит ее в квартире в Шордиче… Когда она будет лежать в своей кроватке совсем одна.