По-моему, Мари ничего не ответила на это. Я только услышала, как она закрыла за ним дверь, прошла в кухню и налила себе водки.
Самое лучшее, что в этой ситуации могла сделать я, – сидеть тихо, как мышка, и ждать, что будет. Я и сидела – замерла в своем кресле. Мне было жалко всех – жалко Мари, жалко Лену, жалко даже Валерия, жалко его умершую жену…
Я завернулась потуже в плед – ночная свежесть уже давала о себе знать, откинув голову, рассеянно глядела в ночное небо, в котором все так же ярко и равноценно для всех торчала острая, ажурная игла, и пребывала в рассеянных грезах. Я не думала о будущем, я не вспоминала о прошлом. Я дышала свежим, прохладным воздухом, в котором опять явственно ощущался запах моря, и была на седьмом небе от охватившего меня блаженства созерцания и сочувствия. Кругом меня были миллионы людей – я не могла сделать ни для кого из них что-либо плохое. Они существовали со мной параллельно. Они были счастливы и несчастливы, поодиночке и вместе, но я была крошечной составной частицей всеобщего, всепланетарного счастья и несчастья одновременно. Я поняла, что не имею и не имела никакого права ставить свою беду выше чужой беды, свое горе – превыше чужого горя. Я была такой же, как все, – не хуже, не лучше. Возможно, я заблуждалась больше других, но, в конце концов, я уже заплатила за это немалую цену. Я мысленно огляделась вокруг себя. Сейчас со мной были те, до кого буквально неделю назад мне не было никакого дела – Лена, Маша, Валерий… Теперь они были мне как родные. Я вспомнила еще того человека, с которым была в номере утром. Как его звали? Михаэль. Я про себя рассмеялась – мне было с ним хорошо. А ведь я думала, что мне никогда не будет хорошо ни с одним мужчиной.
Я не заметила, как задремала. И проснулась от холода, от того, что он пробрался под плед и заставил меня сжаться, скрючиться, свернуться комочком. В результате я отсидела (или отлежала) и руку, и ногу. Попытка ими пошевелить привела к ужасной боли – миллионы противных иголок впились в мои мышцы. Я заохала, вытянула руки и ноги, раскрыла глаза. Солнце вставало из-за домов прямо передо мной. Огни на башне погасли, небо светлело. Над Парижем занимался еще один день. Новый день!
Желудок мой был еще полон. Мне захотелось чаю. Я встала и тихонько прошла в кухню. Лулу не гавкнула. Я заглянула под стол – ее там не было. Я осторожно открыла дверь в комнату. Возле постели валялась бутылка водки, в ногах Мари дрыхла, храпя, Лулу, и вся обстановка напоминала не прелестную парижскую студию, а обыкновенную хрущевку.
Я подошла к Мари ближе. Лицо ее было влажно от слез. Возле рта появилась морщинка, которую я раньше не замечала. Она Мари старила.
Стараясь не звякать посудой, я прибрала на столе, вскипятила воду, нашла заварку…
Противный сигнал будильника застал меня врасплох. Я чуть не уронила заварочный чайник. Мари застонала, обхватила голову руками, раскрыла глаза и попыталась сесть на постели.
– Куда ты? – спросила я, появляясь в фартуке из кухни.
– Куда-куда… На любимую работу! – пробурчала Мари и выпростала ноги из-под одеяла. – Голова раскалывается, – то ли пожаловалась она мне, то ли просто констатировала факт.
– Подожди, помогу! Надо бы рассольчика! – забормотала я, помогая ей подняться – все-таки у меня был богатый опыт по этой части. Сколько раз я помогала выйти из состояния похмелья моему другу.
– Нет у меня рассольчика. Откуда? – Мари уселась на краю постели, беспомощно свесив ноги. Размотавшийся на лодыжке бинт сползал на пол. Все-таки сустав у нее распух.
А она еще ходила со мной по музею!
– Я видела в холодильнике лимон. Крепкий чай с сахаром и лимоном тоже помогает! Сейчас принесу! – Я спихнула собаку на пол, чтобы она перестала храпеть, и ринулась в кухню. Хитрое животное на сей раз промолчало и тоже отправилось за мной. В тот момент, когда я нарезала лимон, Мари, как сидела, так со стоном и опрокинулась на спину – у нее, видно, здорово кружилась голова. Я прикинула, сколько же она выпила? Для непьющего человека оказалось порядочно.
В этот момент опять раздался звонок, теперь уже в дверь.
«Наверное, Лена!» – почему-то подумала я. Поставила чашку с чаем на стол и пошла к двери.
– Кто там? – спросила я в домофон по-русски. В ответной французской тираде (совсем неожиданной для меня) я разобрала только слово – «полиция».
– Маша, Маша, там из полиции! – испуганно подбежала я к ней.
– Ой, открой! Чего нам бояться? – сказала Мари и осталась лежать в прежней позе.
– Наркотики не подкинут? – Я убрала с пола бутылку и кинулась к двери. Хотела еще положить Машу, как полагается – вдоль, но она только махнула рукой, сказав слабым голосом:
– Оставь, как есть. Если я пошевельнусь – меня тут же вырвет! Прямо на пол перед доблестной полицией.
Я открыла. Застенчивого вида месье раскрыл перед моим лицом свое удостоверение.
Я думала, он попросит меня предъявить документы или еще что-нибудь в таком роде, как принято делать на моей родине, но он даже не подумал удостоверить мою скромную личность. Его интересовала Мари.
– Мадам, могу я вам чем-нибудь помочь? – вежливо осведомился он, оглядевшись и оценив ее лежачее положение.
– Зачем вы пришли? – недовольно спросила она.
– На вас поступила жалоба от соседей, мадам.
– Оставьте меня в покое. Я плохо себя чувствую.
Полицейский скорбно склонил в сторону Мари голову.
– Соседи жалуются, что шум в вашей квартире им мешает. Они боятся, что вы причиняете вред вашей собаке.
– Таня, покажи ему Лулу! – попросила Мари. Я прошла в кухню, где затаилось это животное – видимо, собака подслушивала у двери, – и схватила Лулу.
– Только гавкни! – сказала я ей, пригрозив пальцем. – Залаешь – тебя заберут в собачий приют! – Лулу взглянула на меня исподлобья и, как мне показалось, нахохлилась.
Я вышла из кухни, аккуратно прикрыв за собой дверь.
– Вот собачка, месье! – Я поднесла Лулу к блюстителю спокойствия.
– Милая собачка! – он с подозрением оглядел беспомощно свесившиеся лапы Лулу и уже поднял руку, чтобы ее погладить…
– Месье! По закону об охране животных нельзя гладить собаку без ее на то разрешения, – предупредила со своего места Мари.
– Извините, мадам, – господин из полиции поспешно спрятал руку в карман, дабы его не заподозрили в неких неправомерных действиях. Он помолчал две секунды. Мы с Лулу выжидали, когда он уйдет. – Мадам, распишитесь вот здесь, – он передал Мари что-то вроде квитанции.
– Зачем это?
– Вы должны расписаться. – Он протянул вместе с квитанцией ручку. Мари, не глядя, черканула в листке. – Всего хорошего, мадам! И вам, мадам! – Он кивнул мне и вышел из квартиры. Лулу вырвалась из моих рук и залилась вдогонку господину пронзительным, злобным, отчаянным лаем.