мои мышцы в ожидании, когда я прислоняюсь к стене и настраиваю себя на то, чтобы заглянуть за угол.
Решение было принято, когда я услышала очень узнаваемый звук соприкосновения кожи с кожей, а затем хрюканье. Я забегаю за угол, и у меня от ужаса отпадает челюсть.
Роуг стоит на одном колене. Из многочисленных порезов на лице капает кровь, а глаз начинает опухать. Он пошатывается, явно ошеломленный силой удара.
Его отец стоит над ним, сжимая кулаки.
Моя кровь застыла в жилах. От шока я застыла в дверном проеме, кончики пальцев уперлись в дверную раму. В ушах звенит, и я слышу только бешеный стук своего сердца.
Мой мозг дает сбой, мотаясь между неверием, гневом, беспокойством и страхом.
— Тебе нечего сказать, чертов трус? — выплевывает на него отец.
Роуг поднимает взгляд, чтобы встретиться с отцом, и немного расширяется, когда он замечает меня. Он не останавливается, чтобы посмотреть на меня, не признает и не обращает внимания на то, что я здесь.
Но он видит меня. Я знаю, что видит.
Он бросает на отца ядовитый взгляд и получает в ответ удар в живот.
— Попроси меня остановиться. — Его отец рычит, в его тоне отчетливо слышится садистское веселье. — Умоляй меня остановиться.
Ему это нравится.
Роуг опускает голову и сжимает живот от боли, но ничего не говорит. Его глаза ненадолго встречаются с моими, и, черт возьми, я никогда раньше не видел такой боли, как в его взгляде. На нее физически больно смотреть.
Она зовет меня и выводит из застывшего состояния. Вид того, как рука его отца отдергивается назад, готовясь нанести еще один удар, подталкивает меня к действию.
Я делаю шаг вперед.
— Стой!
Сначала я думаю, что это я говорю. Но не я произношу эти слова, а Роуг.
— Пожалуйста, остановись.
Кулак его отца замирает в воздухе, и я останавливаюсь на полшага.
Роуг сказал эти слова ему, но они предназначались мне.
Они предупреждают меня, чтобы я оставалась на месте.
Его глаза опускаются к моим и умоляют меня не выдавать своего присутствия.
Только благодаря тому, как он смотрит на меня, я слушаюсь.
— Интересно. Ты никогда раньше не умолял. — Если раньше его тон казался мне ликующим, то теперь он просто восхитителен. Такое ощущение, что он выиграл битву, о которой я не знаю.
Я отвожу взгляд, чтобы не видеть, когда он наносит удар, и тот попадает в скулу Роуга, отправляя его на пол.
— Это очень приятно.
Я делаю шаг назад, за угол, в темноту коридора.
Я успеваю как раз вовремя. Через несколько секунд его отец вырывается из комнаты с последним прощальным ударом.
— Ты всегда был разочарованием.
Меня физически трясет.
Все мои силы уходят на то, чтобы оставаться в тени.
Как только он проходит мимо меня, я вбегаю на кухню. Роуг с трудом стоит на ногах, крепко держась за стул, чтобы поддержать свой вес. Другой рукой он осторожно потирает челюсть.
— Роуг! Ты в порядке? Что болит? — Я в бешенстве. Я провожу руками по его щекам, шее, груди, дико проверяя его. — Лед! Тебе нужен лед. Я сейчас принесу.
Я беру из холодильника пакет со льдом и заворачиваю его в кухонное полотенце, а затем прикладываю к его щеке. Его взгляд задерживается в стороне, совершенно мертвый.
— Роуг. — Я тихо произношу его имя, приподнимая его рубашку, чтобы проверить, нет ли повреждений. — Мне очень, очень жаль.
Его рука вырывается и хватает меня за запястье, останавливая. Он все еще не смотрит на меня.
— Уходи.
— Что?
— Иди домой. Я не хочу тебя сейчас видеть.
Я нежно касаюсь его щеки, поворачиваю его голову к себе и заставляю его встретить мой взгляд.
— Нет. — Я говорю, опуская пакет со льдом и крепко обхватывая его шею. — На этот раз я не позволю тебе оттолкнуть меня.
Он напрягается, и мне кажется, что он собирается оттолкнуть меня. Я держусь, пытаясь передать всю глубину своих эмоций в этом объятии. Он делает вдох, и вся тяжесть мира словно сваливается с его плеч, когда он прижимается ко мне.
Я обнимаю его долго-долго. Мы не произносим ни слова, но слегка покачиваемся взад-вперед.
Когда я отстраняюсь от него, его глаза смягчаются. Пару секунд он молча смотрит на мое лицо, а затем его большой палец поднимается и собирает упавшую слезу, проводит ею по глазу, а затем спускается на скулы. Только тогда я понимаю, что плачу.
Я плачу о мальчике, у которого нет родителей, и о мужчине, который создан на основе этих последствий.
— Твой отец только что издевался над тобой, и это я плачу, мне так жаль.
Его взгляд прикован к слезинке на большом пальце, глаза сияют удивлением.
— Ты действительно заботишься обо мне? — спрашивает он, и в его голосе звучит удивление.
Неудивительно, что он не поверил мне, когда я сказала, что у меня есть к нему чувства. Зачем ему верить мне, если так к нему относится его собственный отец.
Я молча киваю.
Он притягивает меня к себе и обхватывает руками. Одна рука опускается вниз и гладит мою задницу, а его губы впиваются в мои в неистовом поцелуе. Металлический привкус крови на языке возвращает меня к реальности.
— Подожди, остановись, — говорю я, отрывая свои губы от его губ. Он неохотно отпускает меня. — Мне нужно обработать эти порезы, чтобы они не зарубцевались.
Я беру аптечку из кладовки и стул с кухонного стола и возвращаюсь, чтобы встать перед ним.
— Садись, — приказываю я, указывая на стул. Удивительно, но он беспрекословно подчиняется.
Я нахожу и достаю все материалы, которые понадобятся мне, и кладу их на стол, после чего сажусь на стул напротив него.
Обмакнув ватный тампон в перекись водорода, я слегка прикладываю его к порезам на левой щеке. Он не вздрагивает. Никак