Л о р х е н с книгой в руках. Подходит вплотную к Анзельму.
Л о р х е н. А вы совсем не боитесь?
А н з е л ь м. Чего, деточка?
Л о р х е н. А вот того, что на улице. Это солдаты или бандиты?
А н з е л ь м. Солдаты. Учатся стрелять.
Л о р х е н. Э, что вы говорите! Солдаты давно это умеют, еще с начала войны. А теперь она уже кончается. Может, это бандиты?
А н з е л ь м. Нет, солдаты.
Л о р х е н. Какие? Наши или другие?
А н з е л ь м. И те и другие, моя маленькая. Но ты не бойся. Тебе они ничего дурного не сделают. Ни те, ни другие.
Л о р х е н. А вам? Почему вы один? Почему ваши удрали?
А н з е л ь м. О военных не говорят «удрали». Они пошли посмотреть, что там творится. Вернутся и расскажут нам… Если только вернутся.
Л о р х е н. Так пусто стало. Только Инга сидит у окна. Я ей сказала, что боюсь, а она сделала вид, будто не слышит. И с Люцци неизвестно, что случилось. Ночью я проснулась и увидела одну Ингу. Я спросила: «Где Люцци?» — но Инга не захотела ответить. Может быть, вы знаете, где сейчас Люцци?
А н з е л ь м. Нет, не знаю. Лучше займись своей книжкой, сразу обо всем забудешь. Как я…
Л о р х е н. Тоже мне занятие! Вы ведь сжигаете, а не читаете!
Длинная пулеметная очередь.
Ой как громко! (После паузы.) А они могут вас убить, те, которые стреляют?
А н з е л ь м. Меня могут. Именно поэтому я и сжигаю свою книжечку. Кому я ее оставлю? Кроме меня, никто не сумеет ее прочесть. Такие книжицы не заслуживают лучшей участи, даже если бы содержали рецепт спасения мира. Вот я и предпочитаю наблюдать, как бумага превращается в пепел… (Обнимает Лорхен.) Сказать по правде, моя малышка, я все это время разговариваю со своими детьми. Прошу их, чтобы не обижались на меня…
Л о р х е н. Понимаю. Я тоже умею так разговаривать с моей мамочкой, хотя она умерла. А ваши дети живы? Много их?
А н з е л ь м. Много. Теперь, когда меня, возможно, убьют, я признаю — любил их слишком мало. Мне всегда казалось, что они отнимают у меня то, что было мне нужнее хлеба.
Л о р х е н. Мне вас жалко. Но ведь не обязательно вас убьют. Можно спрятаться в подвале или церкви…
А н з е л ь м. Спрятаться, говоришь? Хорошо! В подвале…
В дверях слева появляется И н г а. Анзельм смущенно улыбается.
С вашей сестренкой можно беседовать почти как со взрослой. Даже еще серьезней.
И н г а. Простите. Это я виновата, что она вам мешает. Лорхен, поди в ту комнату, я сейчас приду.
Л о р х е н неохотно уходит. Пауза.
(Наблюдает за Анзельмом.) Есть дрова. Зачем же вы жжете бумагу?
А н з е л ь м (доверительно). Не говорите им, что я жег.
И н г а. Кому?
А н з е л ь м. Моим коллегам.
И н г а. Их ведь нет.
А н з е л ь м. Если вернутся, разумеется. Им не следует знать, что я сжег книжку. Еще вообразят, что они были правы. А им не мешало бы впитать в себя кое-что из того, что уже стало пеплом. Они слишком самоуверенны…
И н г а. Думаю, их самоуверенность намного уменьшилась. Вы думаете, они еще вернутся сюда?
А н з е л ь м. Не знаю. Было что-то вроде тревоги. Меня разбудили, велели одеться и быть наготове.
И н г а. Наготове к чему?
А н з е л ь м. Этого они сами толком не знали. А может быть, просто не хотели сказать? Мне кажется, они были не совсем откровенны со мной.
И н г а. Зато я прошу вас быть со мной откровенным. Вы не боитесь, что здесь… может что-то измениться?
А н з е л ь м. Не знаю, о каких переменах вы думаете. Все, что должно было случиться, уже случилось. Позавчера…
И н г а. Да, это правда. Ничего не изменится. (Пауза.) А в ваших бумагах есть что-нибудь опасное?
А н з е л ь м (тихо рассмеялся). Ничего. Немного лжи, продуманной до конца. Мне кажется, что такой путь тоже может привести к правде. Но люди не хотят слышать об этом. Когда я пытаюсь объяснить им, в глазах у них — страх и отвращение.
И н г а. Вы говорите так, будто вас не интересует то, что там происходит. Возможно ли это?
А н з е л ь м (бросил в огонь последние листки, захлопывает дверцу). А что ж, там стреляют.
И н г а. Ну, это я и сама слышу, вот уже два часа. Вы, наверное, еще спали, когда я услышала.
А н з е л ь м. В сущности, все мы ждем одного — каждый своей пули, и отличаемся друг от друга только разным представлением о времени, которое нас отделяет от нее. О, у вас еще много времени.
И н г а (шепотом). Да-да…
А н з е л ь м. А я… я уже так обленился, что мне даже не хочется выйти на улицу поискать свою пулю, хотя в моей жизни не было еще более подходящего момента, чем в это утро. Ну ничего, подожду ее здесь, с вашего разрешения… (Идет к левой двери.) А пока посплю немного… (Уходит.)
Инга неуверенно осматривается, подходит к лесенке, смотрит наверх, затем идет к окну, открывает его, прислоняется к нише и напряженно прислушивается. Выстрелы звучат все громче. В передней хлопнула дверь. С чемоданчиком в руке быстро входит Д о к т о р, подходит к Инге.
Д о к т о р. Какие-то наши отряды напали на городок. Не понимаю, что это значит, фронт ведь далеко… (Подходит к двери слева, заглядывает.) А где они? Никого нет? Вы одни?
И н г а. Одни… Все куда-то ушли, кроме одного. А он ничего не знает или притворяется, что не знает. Позову Лорхен. Тебе, наверное, хочется поцеловать ее. (Уходит налево и вскоре возвращается.) К сожалению, уснула над своей книжкой.
Д о к т о р. А Люцци там, возле нее?
И н г а (смущенно). Люцци? Нет, там ее нет.
Д о к т о р. Но она здесь, с вами?
И н г а. С нами, с нами. Где же ей быть?
Д о к т о р. Надеюсь, что вам ничего плохого не грозит.
И н г а. Не знаю, отец, что ты в данную минуту считаешь для нас плохим… Что это? У тебя кровь на рукаве.
Д о к т о р. Это в аптеке. Я перевязывал раненых.
И н г а (напряженно). Чьих раненых?
Д о к т о р (смущенно). Ну, тех…
И н г а. А-а, значит, есть раненые?
Одиночные взрывы.
Д о к т о р. Ого! Ручные гранаты, если не ошибаюсь…
И н г а. Отец, скажи мне правду. Может теперь все еще измениться или нет?
Д о к т о р. Вот об этом я сейчас и думаю. А не лучше ли вам, Инга, вернуться домой?
И н г а. Теперь это не так важно.
Д о к т о р. Напротив, очень важно, деточка. Если наши придут сюда, вам необходимо быть дома, в своей квартире. Нехорошо, если вас застанут здесь, в квартире чужих офицеров. Каждый должен быть теперь на своем месте…
И н г а (насмешливо). А ты, разумеется, в аптеке, среди раненых чужих офицеров…
Д о к т о р. Я — другое дело, я выполняю свой долг.
И н г а. Тогда скажи, что должна делать я, я?
Д о к т о р. Увы, дитя мое,