Она несётся на меня, как торпеда, раскрылив руки и нацепив на лицо маску великой скорби. Сейчас мне не по себе от того, что она может ко мне прикоснуться. Но Пила резко перехватывает соседку на подлёте.
— Вам в другую сторону, женщина.
Тётя Любаша изо всех сил пытается сломить оборону, но я уже в комнате, и Пила захлопывает дверь перед её носом. Я не понимаю, как с ней общаться и сейчас очень благодарен своему квартиранту. Он выглядит спокойным и собранным.
— Ты давай, Роман, пока в душ, а я нам хавчик организую.
Смыть боль под долгожданными горячими струями не удаётся, но усталость уже не валит с ног. Аппетит просыпается зверский… Но в засаде не дремлет тётя Любаша. Настигла меня на выходе из душевой.
— Ромулечка, детка, да постой ты! — причитает она и цепляется за руки. — Ты думаешь, мы не виним себя? Да я всю ночь не могла уснуть, думала — как ты там. Янка даже на глаза тебе боится показаться. Ну, ты же догадываешься, в каком состоянии девчонка была! Она даже не понимала и не видела, что подписывает. Это ж вон, ментяра Натахин ей голову задурил. Да прости ты нас! И я-то вчера совсем не соображала, чего тебе наговорила. Это же как… Состояние эффекта!
— Аффекта, — машинально поправляю и пытаюсь выпутаться из её цепких пальцев. — Я понимаю, тёть Люб, и не злюсь — правда. Только, пожалуйста, сейчас от меня отстаньте.
Соседка на мгновение растерянно зависает с раскрытым ртом и этой секунды мне хватает, чтобы вырваться и продолжить путь.
— И это за всё хорошее, а, Ром? — летит мне вдогонку.
— Я благодарен Вам за всё, — не поворачиваюсь и не останавливаюсь.
— Ага, я и вижу! Думаешь, за те гроши, что ты нам подкидываешь, ты где-то ещё сможешь купить человеческое тепло? Ведь я тебя почти как сына любила!
Сейчас это даже не больно. Поэтому я не задерживаюсь и уже распахиваю дверь в свою комнату. Со стороны кухни со сковородой спешит Пила…
— А свою Еву, шалаву малолетнюю, ты, значит, легко простил? — визжит тётя Любаша и я притормаживаю.
Откуда? Хотя… понятно откуда. О Лялькиной роли в событиях четырёхлетней давности знала только Янка. Тогда она была моей единственной жилеткой и отдушиной. Она активно применяла сексотерапию, а я делился с ней страхами, сомнениями и переживаниями. Идиот!
Я медленно разворачиваюсь к соседке.
— Вы, тёть Люб, ничего не знаете о Еве и не стоит говорить о ней в таком тоне.
— Да правда, что ли? — женщина подбоченилась и оскалилась. — Если бы твоя соплюха не подставила вас с матерью, Анька и сейчас была бы жива. Только ведь вы, мужики, головой редко думаете. Подумаешь, мать на тот свет отправили! Эта твоя, небось, покаялась?
Словно в какой-то прострации я про себя отмечаю, что даже не знаю, покаялась ли… Наверное, Лялька и говорила что-то…
— Лучше заткнись, тёть Люб. Ты ведь сама знаешь, что с мамой произошёл несчастный случай…
— И давно ты так думаешь? Раньше ты по-другому рассуждал. А теперь что? Хорошо ноги раздвигает твоя Ева? Неужели моя Янка хуже? А ведь я вчера твою шалашовку не сразу признала. Это я уж по папаше её поняла. Явился, страшила — весь такой крутой! Его ты, дурачок, тоже простил?
— Может, ей сковороду в рот забить? — интересуется Пила, стоя рядом со мной с горячей посудиной.
— Чем этот бандюган тебя прикупил? — продолжает орать соседка. — Деньжатками? И дочу свою подложил! А теперь…
Неожиданно женщина замолкает, а рот её искривляется в некрасивой гримасе. Она быстро моргает, глядя мне за спину, а потом срывается с места и быстро исчезает в своей комнате.
Мы с Пилой поворачиваемся одновременно. Позади полный коридор вольнослушателей и среди них хмурый и задумчивый Баев.
— Разговор есть, Роман.
С едой не срослось. Да и аппетит пропал, зато головная боль усилилась. Стараясь не шевелить головой, я сижу на пассажирском сиденье во внедорожнике Баева. Мне на хрен не нужна такая компания, но я еду за своим Франкенштейном.
— Какие у тебя планы в отношении моей дочери? — Баев первым нарушает молчание.
— Я не строил планы, — отвечаю, не раздумывая.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ожидаемо.
Пятиминутная пауза. И мысли, как мелкий песок в песочных часах, — ускользают. И нет сил сосредоточиться.
— Что ты можешь ей дать? — снова включается Баев, а мне требуется время, чтобы понять — речь снова о Еве.
— Всё, что смогу взять сам.
— Хм… Давай начистоту, Роман. Я предполагаю, что ты не нищий, но я ведь не об этом. Ты очень проблемный парень, и проблемы у тебя по всем фронтам. Ты живёшь в гадюшнике, в который не сможешь привести мою дочь. Вернее, уже смог, хотя не должен был. Ты забросил академию, почти не посещаешь свою церковь, на работе у тебя проблемы… И ты чуть не загремел по самой позорной статье. Знаю, что не виноват, но это — тоже твоя проблема.
Я не собираюсь ничего отрицать, но не могу уловить, что именно меня зацепило…
— Вы забыли упомянуть о том, что я стал сегодня знаменитым. И да — это тоже моя проблема. Вот только у меня, Тимур Альбертович, нет проблем на работе.
— Уже есть, Роман.
64
Три года назад, ещё на «срочке», во время очередного прыжка с вертолёта у меня не раскрылся основной парашют. Вообще-то, явление исключительно редкое, но, похоже, я везунчик. К счастью, мозги от ужаса не парализовало, и с запасным парашютом я справился вовремя. Всё обошлось. Помню, как потом храбрился, давя из себя улыбку, но трясущиеся руки и отбивающие дробь зубы выдавали моё состояние с головой. Это был очень короткий, но дикий животный страх. Потом, по прошествии времени, я все никак не мог вспомнить, что чувствовал тогда, каков на вкус этот страх…
Сейчас я это вспомнил. Пусть ненадолго, но я успел прочувствовать в полной мере панический липкий страх от осознания собственной никчёмности и беспомощности.
Здесь, в ставшем родным автосервисе, я отработал почти три года. Вначале приходилось жертвовать свободным временем и сном, чтобы доказать, что мой профессиональный уровень нисколько не хуже, чем у здешних аксакалов с их богатым опытом. Мне же отсутствие многолетнего опыта часто заменяла чуйка, а также неуёмная любознательность, ну и, что уж скрывать, — тщеславие. Несмотря на мой возраст, а самый младший из мастеров был на десять лет старше меня, уже через год запись ко мне была забита на несколько месяцев вперёд, а наша точка стала едва ли не самой востребованной. У коллег просто не оставалось выхода, как признать меня юным гением. Льстило? Конечно! В итоге, я собственным трудом заработал себе право на свободный график. И я предпочитал ночь.
И что теперь?.. Выяснилось, что здесь я изначально по протекции Баева, большинство моих «пациентов» достались мне по его наводке, а лояльность руководства — лишь их услуга тому же Баеву? А я сам… Я-то где? Мои руки, мой мозг — ничего не стоят? Я душу вложил в каждый мотор! И почему Баев лично мне не сказал об этом? Боялся обидеть? А, ну да — я ведь предпочёл сам разобраться в проблемах на работе. Но куда уж мне самому — мне и здесь постелили соломки.
Проблема была. Да ещё какая! Пропавшие дорогие часы из бардачка последнего болезного. Он и сейчас стоит в ремонтном боксе, уже готов к выписке. Но без часов…
Кроме удивлённо расширившихся глаз, никаких аргументов в свою защиту у меня не нашлось. За всё время работы я даже не припомню случая, чтобы у меня возникло желание заглянуть в чужой бардачок. И вот теперь я смотрю на Михалыча, своего непосредственного начальника, и не пойму — сам-то он в это верит? Но хитрый лис ловко выкручивается:
— Да ты уже не парься, Рома, всё разрулили полюбовно. И скажи спасибо своему покровителю — претензий не будет. Можешь продолжать работать, повезло тебе. Только извини, брат, но твой график теперь буду лично я устанавливать и это… камеры в твоём боксе теперь тоже будут. Растерял, браток, доверие.
Повезло мне… Спасибо моему покровителю.
— Да я вообще фартовый парень, Михалыч. Спасибо тебе за второй шанс, конечно, это очень щедрое предложение… Только я, пожалуй, им не воспользуюсь.