Восьми. По моему сигналу мы с Холденом выскочили из-за фонтана и набросились на них, перерезав всех и даже не дав им обнажить клинки. Нас заметили. Со стороны замка раздался крик и тут же — резкий хлопок ружейного выстрела, и за спиной у нас в основание фонтана ударилась дробь. Мы кинулись в этом направлении, к парадной двери, где еще один охранник, заметив, как я молнией мчусь на него, попытался ускользнуть внутрь.
Ему не хватило проворства. Я вогнал клинок в створ закрывавшейся двери, попал ему в щеку и, со всего разгона толкнув дверь, вломился внутрь и проехал по вестибюлю на подошвах, а он отлетел в сторону, умытый кровью из развороченной челюсти. Наверху, на лестничной площадке, треснул мушкетный выстрел, но стрелок взял слишком высоко, и пуля шлепнулась в деревяшку. В тот же миг я рванул на площадку, где снайпер, отшвырнувший мушкет с досадливым воплем, выхватил шпагу и бросился мне навстречу.
В глазах у него был ужас; у меня кровь вскипела. Я себя чувствовал скорее зверем, а не человеком, и действовал по звериному инстинкту, а мое сознание словно взмыло надо мной и наблюдало за схваткой со стороны. Я настиг стрелка в считанные секунды и швырнул его через перила вниз, в вестибюль, и туда же выбежал еще один охранник — как раз навстречу Холдену, который ворвался в парадную дверь вместе с Дженни. С бешеным криком я прыгнул вниз и мягко приземлился на тело сброшенного стрелка, и новый охранник был вынужден обернуться ко мне, чтобы я не убил его со спины.
Холдену этого было достаточно.
Я кивнул ему и снова взбежал наверх: там, на площадке, появился еще один человек, и я присел, уклоняясь от пистолетного выстрела — позади меня пуля шлепнула в каменную стену. Это был Джон Харрисон, и я набросился на него раньше, чем он успел вынуть кинжал. Я рванул его за ночную рубашку, повалил на колени и занес над ним спрятанный клинок.
— Ты знал? — я не говорил, я рычал. — Ты помог расправиться с моим отцом и исковеркал мне жизнь?
Он покорно склонил голову, и я вонзил ему в шею клинок, перерубив позвоночник и убив его на месте.
Я вынул шпагу. Остановился у двери Реджинальда, глянул по сторонам и уже собрался вышибить дверь пинком, когда вдруг понял, что она приоткрыта. Я пригнулся и толкнул ее, и она, скрипнув, отворилась.
Посреди комнаты, одетый, стоял Реджинальд. Верный привычке соблюдать этикет, он оделся, чтобы встретить своих убийц. Вдруг на стене мелькнула тень — от фигуры, притаившейся за дверью. Не дожидаясь, пока ловушка сработает, я протаранил дерево двери шпагой, услышал душераздирающий вопль и отступил — дверь закрылась под тяжестью тела последнего охранника, прижатого к ней. Он смотрел на торчавшую из его груди шпагу распахнутыми, словно не верящими глазами и чиркал ногами по деревянному полу.
— Хэйтем, — хладнокровно произнес Реджинальд.
4
— Это последний? — спросил я, нахохлившись, потому что у меня перехватывало дыхание. Умирающий за моей спиной снова шаркнул ногами, и я понял, что это Дженни и Холден пытаются войти и снаружи толкают его изгибающееся тело дверью. Наконец с последним кашлем он умер, тело соскользнуло с клинка, и Дженни с Холденом ворвались в комнату.
— Да, — кивнул Реджинальд. — Теперь моя очередь.
— Моника и Лусио в безопасности?
— Да, в своих комнатах, по коридору.
— Холден, не могли бы вы оказать мне любезность? — спросил я через плечо. — Посмотрите, пожалуйста, они действительно целы и невредимы? От этого будет зависеть, сколько лишних пинков причитается мистеру Берчу.
Холден оттащил от двери тело охранника, сказал: «Да, сэр» и вышел, затворив за собой дверь с демонстративной уверенностью, что не ускользнуло от Реджинальда. Реджинальд улыбнулся. Долгой, медленной, печальной улыбкой.
— Все, что я делал, я делал на благо Ордена, Хэйтем. На благо всего человечества.
— За счет жизни моего отца? Ты уничтожил нашу семью. Неужели ты думал, что я не узнаю об этом?
Он грустно покачал головой.
— Мой дорогой мальчик, как магистр, ты должен уметь принимать трудные решения. Разве я не учил тебя этому? Я помог тебе стать магистром Колониального Обряда, понимая, что и там тебе придется принимать такие решения, и веря, что ты способен на это, Хэйтем. Решения, которые необходимо принимать на пути к высшей цели. В стремлении к идеалам, которые ты разделяешь, помнишь? Ты спрашиваешь, думал ли я, что ты все узнаешь? И мой безусловный ответ: конечно, да. Ты изобретательный и упрямый. Я сам учил тебя этому. Я должен был учитывать вероятность того, что в один прекрасный день ты узнаешь правду, но я надеялся, что когда этот день настанет, у тебя уже выработается по-настоящему философский взгляд. — Его улыбка была натянутой. — Но приняв во внимание число жертв, я вынужден разочароваться на этот счет, разве нет?
Я сухо рассмеялся.
— Да, Реджинальд, да. Разочаруйся. То, что ты сделал, это извращение всего, во что
я верю, и знаешь, почему? Ты это сделал не с помощью наших идеалов, а обманом. Как мы можем зажечь веру, если в наших собственных душах ложь?
Он в раздражении покачал головой.
— Да будет тебе нести эту наивную чушь. Я бы еще понял это, когда ты был молоденьким адептом, но теперь-то? На войне мы делаем все, чтобы обеспечить победу.
И значение имеет только то, что мы сделаем с самой победой.
— Нет. Мы должны делами подтверждать то, что проповедуем. А иначе наши слова ничего не стоят.
— Да в тебе говорит ассасин, — он удивленно вздернул брови.
Я пожал плечами.
— Я своей природы не стыжусь. У меня было время, чтобы примирить кровь ассасина с убеждениями тамплиеров, и мне это удалось.
Близко от меня я слышал дыхание Дженни, влажное, прерывистое, а теперь и учащенное.
— Ах, вон оно что, — в его голосе была издевка. — Ты воображаешь себя миротворцем.
Я промолчал.
— И думаешь, что можешь изменить порядок вещей? — усмехнулся он.
Но ответила ему Дженни.
— Нет, Реджинальд, — сказала она. — Он думает убить тебя, чтобы отомстить за все, что ты с нами сделал.
Он повернулся в ее сторону, словно впервые заметил ее присутствие.
— О, как поживаете, Дженни? — спросил он, чуть задрав подбородок, и добавил неискренне: — Я вижу, вы еще не увяли от времени.
У нее вырвался какой-то придушенный рык. Краем глаза я заметил, что рука с ножом угрожающе двинулась вперед. Он тоже это видел.
— Ну, как, — продолжал он, — с пользой ли ты провела время в наложницах? Мне даже представить трудно, сколько разных стран ты повидала, сколько народов и разных культур.
Он провоцировал ее и достиг своей цели. С яростным воплем, рожденным годами покорности, она бросилась на него, чтобы искромсать ножом на куски.