Ливень, прошедший вчера, сослужил мне плохую службу, а высокие, часто растущие деревья не дали возможности высохнуть траве, я, скользя и падая в грязь, хватался за траву, карабкался вверх по склону, выбираясь из оврага.
Я чувствовал, как светлеет небо, глаза резанула боль, когда я посмотрел вверх. Подгоняемый страхом исчезнуть от первых лучей солнца, мне удалось укрыться в вечной темноте пещеры. Углубившись как можно дальше в ходы, я забился там до заката солнца.
Наступила ночь, я вышел из пещеры и сразу насторожился, вновь почувствовав стойкий запах мускуса. Я поморщился. Поблизости никого не оказалось, однако днем кто-то точно побывал здесь. Взгляд тут же упал на шкатулку, выроненную мной и валяющуюся между камней. Перебрав ее содержимое, убедился, что все на месте, но горьковатые нотки витали и между листами бумаг, уходя далеко в сторону опушки леса.
— Незнакомец нашел мою пещеру, нашел шкатулку, но ничего не взял. Почему? Насколько я знал, люди всегда присваивали чужие вещи, невзирая на то, нужны они им или нет.
Такая мысль меня не порадовала, и, искупавшись в речке, я принял решение вернуться в мир людей.
Один из домов, который оставил мне Николас, находился в местах моего детства. Из-за этой мысли сердце готово было выскочить из груди. Я был вампиром почти двадцать лет и мысль, что я встречу знакомых, все еще волновала меня.
Позаимствовав лошадь (владельцу в конюшне оставил все монеты, которые были у меня в карманах), поспешил в родные места. По пути мне показалось, что я вновь уловил знакомый запах, уносимый прочь прохладными порывами ветра приближающейся зимы.
К городу я добрался спустя трое суток и с удивлением обнаружил, что мыслями полностью погружен в предстоящие изменения в моей жизни, почти не вспоминая о прошлом.
На исходе третьей ночи моя лошадь пронеслась по знакомым с детства улочкам. Еще издалека я заметил слабый свет в доме, спешился, понимая, что в том жалком виде появляться в качестве нового хозяина не стоит.
Я потянул за узду, шагая по почти пустынной улице. По вечерам здесь и раньше редко можно было встретить гуляющих людей, любители светской жизни уезжали с окраин в самый центр, где веселье и суета не смолкали почти до самого утра.
Лошадь недовольно фыркнула и потянула морду к листьям. Повернувшись, я посмотрел на нее и расслабил пальцы, повод выскользнул, лошадь остановилась, с удовольствием жуя зелень.
— Проголодалась? — улыбнулся я, глядя на умное животное.
Пройдя несколько домов, я увидел одиноко бредущего человека примерно моего роста и телосложения в синем бархатном костюме, на голову надет цилиндр, в руке он крепко держал лист бумаги. По грустному взгляду незнакомца было понятно, что дело не обошлось без женщины. Он задумчиво прошагал вдоль забора, зашел в ворота, прошел по двору и постучал в дверь. Никто не открыл, только за дверью послышался недовольный голос. Я, не отставая, прокрался за ним следом и замер за ближайшим деревом. Мужчина продолжал настойчиво стучать. В доме сдались, выглянул мужчина. Накрахмаленный парик с кудряшками на его голове делал его еще старше. Нахмурив брови, он одарил нарушителя спокойствия презрительным взглядом:
— Не позорил бы ты себя и своего отца, шел бы подобру-поздорову.
Пришедший отшатнулся от нависшей над ним высокой фигуры:
— Но граф, мы с Агнессой любим друг друга, — возразил он.
— А что толку? У тебя нет ни денег, ни положения, что ты можешь дать?
— Любовь! — Хозяин дома усмехнулся. — Вы говорите так, будто мы нищие, тем более деньги не сделают вашу дочь счастливой.
— Все состояние твоей семьи не составит и десятой части от накоплений претендента на ее руку.
— Вы сделаете свою дочь несчастной на всю жизнь, если она выйдет за Уинклиффа! Я уважал вас, а ваше коварство и желание наживы не знает границ, вы…
Он не успел договорить, как выражение лица графа Слуцкого стало суровым и во двор вышли двое слуг. Взяв его под руки, они выкинули разошедшегося гостя за ворота.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Упав, и чуть не плача он выкрикнул несколько ругательств в адрес графа, лист, который так отчаянно сжимал в руке, остался лежать на земле в чужих владениях за закрытыми воротами.
Не желая упустить намеченную жертву, я с легкостью перелез через забор и пошел вдоль него, держась на почтительном расстоянии.
Насколько я мог судить, дом незнакомца от этого места отделял небольшой лес, некогда посаженный для защиты от частых ветров.
Расстроенный молодой человек ни разу не оглянулся, шел, опустив голову, глядя себе под ноги. Подождав, когда деревья скроют из виду дома, поблескивающие слабыми огоньками, я ускорил шаг. Настигнув его, усыпил, путем сдавливания сонной артерии. Молодой человек обмяк в моих руках, я аккуратно положил его на землю, стараясь не навредить, снял с него синюю бархатную одежду, белую рубашку, ботинки. Я не ошибся, одежда оказалась точно по мне, ботинки были слегка малы, хорошее качество кожи обуви компенсировали это неудобство.
Склонившись над ним, я замер. Черты лица казались знакомыми, правда, где я мог его видеть, вспомнить не удалось. Сделав надрез на запястье жертвы, и вдохнул аромат крови, мое дыхание сделалось частым, внутри все вспыхнуло. Я уже успел забыть, как вкусна человеческая кровь, словно ешь любимое блюдо после длительного воздержания. Глаза блестели, сил держать себя в руках не оставалось, и я впился губами в запястье и пил, пил большими глотками, не в силах остановиться, чувствуя, как тело наполняет сила и понимание, что прошедший месяц я не жил, а пытался выжить.
Я выпил больше, чем мне требовалось, и когда услышал легкий вздох, во мне наступило понимание, что произошла непоправимая ошибка. Человек на моих руках дышал слабо, прерывисто, кровь еще сочилась из раны. Он открыл глаза и посмотрел на меня:
— Ты? — В его глазах мелькнуло угасающее удивление, мгновение — и глаза остекленели, взгляд замер на моем лице.
Раньше я бы не находил себе место от душевных терзаний, сейчас все стало по-другому, но это не значит, что я стал бесчувственным. Поменялась моя жизненная позиция.
Я сел на землю, закрыл лицо руками. Видит Бог, я не хотел такого исхода, и он как будто меня узнал. Эта мысль не выходила их головы, но, сколько я ни старался, не мог вспомнить этого молодого человека. Если меня не обманывает интуиция, то этот несчастный младше меня на лет десять. Он должен был быть совсем юным в те далекие годы. Провел рукой над его лицом, закрывая остекленевшие глаза, совершенно отчетливо понимая, что данную смерть воспримут, как самоубийство, причиной которой стала любовь.
— Новая жизнь началась не так, как я планировал, — с досадой прокомментировал я и, развернув лист бумаги, ранее принадлежащий умершему, прочел:
Я так любил тебя: безумно, страстно, Но чувств моих ты не щадя, Отказ я получил бесстрастный, О Бог, как жить мне сильно так любя?
Строки, написанные неровным почерком, повествовали, конечно же, о любви.
— Интересно, чем эта Агнесса тебя покорила, что ты готов был умереть ради нее? Какова ирония судьбы, — я рассмеялся. Веселого в ситуации не было, человеческие эмоции мешали мне воспринимать все хладнокровно. — А ты, Николас, всегда говорил, что эмоции — лучшее, что может быть.
Я вложил записку в руку умершего, одел его в свои лохмотья. Отряхнулся и, устроив все как несчастный случай, отправился в сторону дома.
Весь дом погрузился в ночь, только в одной крохотной комнате прислуги мерцало неровное пламя. Напустив на себя важный вид, я постучал. Дверь открыл мужчина средних лет, к несчастью, когда мы тут последний раз жили, управляющим был другой человек.
Открывший меня видел в первый раз, поэтому в глазах замер непроизнесенный вопрос. Когда дремота рассеялась, он немного грубо пробасил: