По дороге я узнал, во-первых, что доктор Зернов живет в Ессентуках и, во-вторых, что Кисловодск дальше Ессентуков. Пришлось спрыгнуть из вагона и направляться прямо к Зернову. Конечно, он не советует пить "Ессентуки" в Кисловодске или ездить сюда, но мы посмотрим и обсудим завтра, во время разговора с ним. Сегодня он не мог принять меня, так как весь день у него расписан. Знакомых не встретил ни души…
Обедал в Казенной гостинице (вся переполнена), это лучшая здесь гостиница. Кормят хорошо. Вот и все, что могу рассказать тебе. Одна гроза уже была сегодня.
Вечером ходил по парку. Зашел смотреть, как дети бегают на гигантских шагах. Вот один, маленький клоп, занес ногу в петлю, а другой, большой верзила, в это время толкнул его. Вижу, клоп висит на веревке и летит прямо головой о столб. Я подбежал, повел рыдающего ребенка к ручью и долго смачивал ему голову, доказывая верзиле, как он глупо поступил. Словом, провел вечер с пользой, ухаживая за раненым и способствуя просвещению на Дальнем Востоке. Расскажи это Кирюльке и Игоречку – это поучительно. Хотел ехать в Кисловодск, но устал, возясь с квартирами; поеду завтра утром, чтобы достать твою телеграмму. Мой адрес пока: Ессентуки, гостиница Вигбалова. Ну, прощай, уже 8 1/2 час., пора спать.
Обнимаю тебя, детишек. Не хандри и – как наберешься сил – поезжай в Крым.
Знай, что как здесь ни скверно, а все лучше, чем в Виши.
P. S. Скучаю по Кирюльке и Игоречку. Как его ножка, которую он ушиб в день моего отъезда?
Все жалуются на здешнюю почту, говорят, она неаккуратна…
86. Из письма к М. П. Лилиной
10 июля 1900
Кисловодск
… Итак, я в Кисловодске.
Первый, кого я встретил, – это доктор Богданов. Он предлагает мне передать свою комнату в лучшем доме Ессентуков (кажется, дом Войновой). Сегодня будет осмотр помещения. Затем пошли встречи москвичей: Лоло и Редер (рецензенты), певец Власов и за ним все местные актеры. По второму слову начались приставания, что и когда я буду играть. Здесь оказался режиссером Ивановский, мой ярый последователь в провинции1. Этот здорово пристал играть "Гувернера" или "Дядю Ваню" в его бенефис. Чуть не заплакал, когда я наотрез отказался, и тут же заявил Форкатти2, что не будет делать своего бенефиса. Потом стал просить, чтобы я провел одну репетицию.
Не волнуйся, все приставания я отпарировал, даже и самого Форкатти, который необычайно любезен – прислал мне почетный билет и пр.
Дальнейшие встречи: бывшая Сорокоумовская, Качалов и Левестам3 (которые только что поженились).
Тут существует обычай: летучая почта. Сидишь в ресторане, подходит мальчик, передает тебе письмо. Я получил такое письмо от компании москвичей, которые приветствуют меня и благодарят за московские наслаждения в нашем театре.
Проходит некоторое время, встречаю Александра Акимовича Шенберга. Садимся с ним пить чай; подходит компания, какой-то господин мне кланяется. Решительно не знаю, кто… Вижу, эта компания и особенно две дамы усиленно смотрят на меня… Что-то знакомое лицо у одной. Кто это? Начинаю догадываться… но боюсь поклониться. Подходит к ней какой-то незнакомый господин, называя эту даму Соней. Александр Акимович тоже всматривается и разделяет мою догадку. Это она… бывшая балерина императорского театра и моя пассия4. Наши глаза встретились. Я в недоумении, что мне делать – подходить или нет; ведь она может мне и не поклониться. Все-таки подхожу – поклонилась, знакомый голос и улыбка. Мы обменялись общими приветствиями, и я ушел. Мне как-то не хотелось говорить с ней банальностей.
Детишкам буду писать отдельно, а пока наговори им много хорошего от меня…
87. Из письма к М. П. Лилиной
12 июля 1900
Ессентуки
…Вчера не писал, было много всякого глупого дела: всякие исследования, анализы, потом был у Зернова… Искал, квартиру и наконец нанял бывшую комнату доктора Богданова в доме Войновой, завтракал у Зернова и долго просидел там за разговором, ухаживал за его belle soeur (M. A. Богушевской, женой профессора), среднего интереса. Брал ванну, пил кумыс и вечером поехал в Кисловодск. Там актеры, обычный разговор; мельком видел свою бывшую пассию, обменялись только поклонами. Да, забыл рассказать, что третьего дня вечером приехала труппа Форкатти в Ессентуки. Спектакля я не смотрел, конечно, но после спектакля пил с артистами чай. Актеры малоинтересные. Вот и все, что было в нашей однообразной жизни.
Продолжаю письмо вечером. Теперь жизнь вошла в колею, и каждый час приносит свои маленькие лечебные заботы. Начал долбить "Штокмана". С завтрашнего дня засяду и за планировку1 (часа два в день, больше и времени нет – вот чем хороши курорты). Сейчас прошла сильнейшая гроза и ливень, после нескольких томительных жарких дней она очень освежила воздух. Начинаю томиться без всяких известий от вас. Кроме одной телеграммы, я не имею ничего, ни одного письма! Ну, прощай, целую детишек, ничего о них не знаю и скучаю. Не боитесь ли вы жуликов?…
88. С. В. Флерову
12 июля 1900
12 июля 1900
Ессентуки
Глубокоуважаемый Сергей Васильевич!
Пишу Вам на бумажке с картинкой, для того чтобы задобрить Вас!… Я очень виноват перед Вами, Вы это знаете… Я искренно сожалею о том, что не мог собраться к Вам. Это, думается мне, Вы тоже знаете. У меня есть другой и более крупный проступок. Его-то Вы, вероятно, не знаете, поэтому поговорим сперва о другом, чтоб разговорить Вас и задобрить. Вернемся к тем давно прошедшим временам, когда я получил от Вас любезное письмо с приглашением в Останкино. Тогда еще кипела репетиционная работа в Москве, тогда мы еще натягивали наши ослабевшие нервы, стараясь докончить заданную нам работу. Семья была на даче, я задыхался в московском воздухе, а Вы соблазняли меня и моих товарищей разными прелестями, как-то: воздухом, зеленью, природой, симпатичной компанией, интересным разговором, хорошим обедом. Это было жестоко с Вашей стороны. Но вот, помню, репетиции кончились. В один день артисты разбрелись по разным концам России. Я остался в Москве один в компании бутафоров, костюмеров, декораторов и прочих закулисных скромных деятелей. Разные цифры на бумаге запрыгали перед глазами. Сметы, квадратные аршины полотен декораций, материй, фунты, пуды клея и красок, вычисления, объяснения, макетки, рисунки. Обливаясь потом, заваленный этими бумагами, терзался я среди московской пыли в ожидании вечера, чтоб вернуться к семье и подышать чистым воздухом, поговорить с женой, с которой во время сезона и рабочего времени нам не дают сказать двух слов. Но у меня хватало силы только на то, чтобы добраться до дома. Тут я валился на диван, и бедная жена могла только любоваться моей спящей фигурой. Так проходит целый месяц. Наконец является грозная фигура доктора. Испытующим взглядом осматривает он меня внутри и снаружи, прописывает лекарство для внутреннего и внешнего употребления и, не дав мне докончить дела, ссылает меня в места не столь отдаленные, т. е. на Кавказ, обрекая меня на одиночное заключение. Боже мой! За что же, помилуйте!! Приехал я сюда, один, на место моей ссылки и в первые дни подумал, что я в Китае. В вагоне меня предупреждали о том, что следует покрепче запираться в своем купе, а то может придти кавказский человек, который будет меня немного "резил"…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});