топкий пролив… ну а язычник – это уже судьба.
Наверное, в этих местах водятся уже другие язычники, подумал Эрвин. Те, прежние…
Отчаянно слипались глаза. Упасть бы и заснуть до утра, наплевав на все известные и неизвестные сюрпризы болота, и на то, что Иванов тоже будет дрыхнуть…
Хотя нет. Дрыхнуть он не будет.
Одного взгляда на напарника хватило, чтобы сонливость сняло рукой. Иванов не мог спать. Он вообще теперь мог только одно. Вот он – край, у каждого он свой. Иванов дошел до своего края.
Теперь он лежал на боку, выставив распухшую ногу в грязной рванине, и хрипло дышал, глядя в никуда. Потом надолго зашелся булькающим кашлем. Затем глухо проговорил, обращаясь к болоту:
– Надо было строить плот…
Готово, понял Эрвин. Начинается.
– Мы бы уже умерли, – возразил он, потому что надо было что-то сказать и приблизить неизбежное. – Ну, или умирали бы от жажды.
– Разве здесь мы не умираем?
– Еще нет.
– Ах, ну да! Как же я забыл: ты у нас вычислитель, ты все просчитал, ты-то не умрешь. Умру только я. Чуешь? Думаешь, это трясина воняет? Это нога моя воняет.
– Это болото, – сказал Эрвин.
Иванов не слушал его.
– Я даже сгнить не успею! – продолжал он, постепенно повышая голос. – Тут и останусь, скрюченный и дохлый! Стану падалью, звериным кормом, а ты – о, ты-то пойдешь дальше! Перешагнешь через меня и пойдешь…
– Ты просто не хочешь жить, – равнодушно перебил Эрвин.
– Что ты сказал? – взвизгнул Иванов. – Почему это?
– Если бы хотел, то платил бы за жизнь настоящую цену.
Даже в полутьме и под слоем грязи было заметно, как побагровел Иванов.
– За какую такую жизнь? – заорал он, обведя рукой вокруг себя и, по-видимому, имея в виду топи вокруг островка. – Это что, жизнь? Может, гадов всяких жрать – жизнь? Сказочки твои слушать – жизнь? А без ноги – тоже жизнь? Мне ведь ногу отрежут, когда я отсюда выберусь! – В истерике он не заметил противоречия. – А я не хочу, ты понял? Может, я не сверхчеловек и не гений, как некоторые, но вы мне мое подайте, только то, на что я имею право, большего не прошу!
– Это ты кому? – полюбопытствовал Эрвин, чуть изменив позу, чтобы сразу вскочить на ноги.
– Тебе!
– А, ну конечно. Это я тебя загнал в болото и не даю никаких прав и благ. Кто же еще.
Сарказм может успокоить, может и раздразнить. Иванов, казалось, вообще его не уловил. Очень возможно, что так оно и было на самом деле. Иванову уже не требовались внешние раздражители, он заводил себя сам – из последних сил и в последний раз.
Так уже было с Валентином. Последняя истерика без цели и смысла – только для того, чтобы не умереть безмолвно и покорно. Претит им, видите ли, мысль сдаться тихо, пошуметь напоследок хочется. Как будто это что-то изменит. Ну какая разница болоту, с истерикой или без истерики прекратит в нем свое существование человеческая букашка?
Так… Подобрал пику. Делает вид, будто просто так. Эх, дурачок, дурачок… С болотом бы тебе сражаться, а еще лучше с самим собой – а ты на кого сейчас полезешь? На того, кто дотащил тебя до этого места, не дал сгинуть раньше? Нашел врага…
Впрочем, все давно предсказано и просчитано. «Если я умру, то почему кто-то другой должен жить?» – не самый логичный, но очень распространенный образ мыслей и действий.
– На! – выхаркнул Иванов, и стремительный выпад показал, что в нем еще осталось достаточно силы, чтобы насадить на пику ненавидимого везунчика.
Эрвин не без труда уклонился от летящего в живот обсидиана, но дальше все пошло легко и предсказуемо. Рвануть пику на себя, затем основанием ладони – точно в лоб…
Выпустив оружие, Иванов упал на спину. Вскрикнул, зарычал, вскочил. Кинулся на Эрвина с голыми руками, забыв обо всем, – олицетворенная ярость в образе грязного дикаря.
Тупым концом пики – снова в лоб. Полежи, остынь.
Иванов помычал немного и замер. Он был жив, но ему предстояло умереть в эту ночь. Хуже того, ему предстояло умереть без всякого смысла. Разве что чудо…
И зачем полез в драку? Неужели воображал, что такой, как он, в принципе способен застать врасплох Эрвина Канна? Это почти никогда не удавалось и настоящим противникам, не то что Иванову…
Хотя, конечно, ни на что он не надеялся.
Эрвин оглянулся. Морось прекратилась, в разрывы нижнего слоя облаков проникал размытый верхним облачным слоем свет какой-то из лун. Булькнул газовый пузырь, и опять стало очень тихо. Стоя в пяти шагах от Иванова, Эрвин отчетливо слышал его дыхание. И еще – не в пяти шагах, а гораздо дальше и гораздо слабее, – он услышал шлепанье чьих-то крупных лап по мелкой воде.
Услышав, подумал: а не придется ли без всякого смысла умереть обоим в ближайшие час-два?
Глава 14
Битва
Шлеп. Шлеп. Шлеп. Шлеп-шлеп-шлеп-шлеп. Шлеп.
Пауза. И снова шлеп-шлеп-шлеп…
В темноте зверь был невидим, но Эрвин отчетливо представлял себе, как почуявший добычу хищник исследует мелководье грязного озера – удастся пройти к острову или нет?
Конечно, удастся. Людям и то удалось, а ведь у них нет ни перепонок на лапах, ни полезных рефлексов, выработанных мириадами поколений предков, обитавших в болоте и только в болоте.
Шлеп. Шлеп.
Как всегда, не вовремя. Пятью минутами раньше – и была еще вероятность, что Иванов хоть на время придет в разум. Хоть слабая, а помощь. Но ты много хочешь, человек, и в непомерности твоих вожделений твоя слабина. Жизнь была бы сплошным праздником, если бы всё и всегда в ней происходило своевременно.
Шлеп… Шлеп-шлеп-шлеп…
Эрвин не дышал, вслушиваясь в ночные звуки. Зверь был не один. Пара. Они ведь разнополые, эти твари с зубами, похожими на непомерно увеличенную машинку для стрижки. Не было сомнений: раз уж до островка добрались люди, то и эти доберутся. Спешить им некуда: знают, что добыча не убежит.
Два хищника еще так-сяк, можно попробовать отбиться. Хуже, если набегут еще.
И ни огня, ни настоящего оружия. Положеньице…
Швырнуть им тушку «лани», пусть подавятся?
Разумеется.
А если они и тогда не уймутся?
Ответ лежал в трех шагах, дышал и постанывал. И был такой ответ на редкость противен.
Сделай это, сказал сам себе Эрвин. Отдай им Иванова. Все равно ведь не жилец. Все равно он больше ни на что не годен. Спихни его в воду.
С болота донеслась серия