Чисто литературный, непесенный стих – он не к театру ближе, а к кино. Игра общего и крупного планов, картины, атмосфера… Мистический «сюр», как у Тарковского Андрея. Свободные переходы из одной эпохи в другую…
И сумбурные мысли, лениво стучавшие в темя,Устремились в пробой – ну попробуй-ка останови!И в машину ко мне постучало просительно время, –Я впустил это время, замешенное на крови.
Когда это случилось, что деревенская бабулька артистов Высоцкого и Пушкарева приняла за настоящих солдат сорок первого года? Десять, а то и больше лет назад. Теперь о «связи времен» думается куда серьезнее и драматичнее. Стиховой фильм продолжает раскручиваться:
Я уснул за рулем – Я давно разомлел до зевоты, –Ущипнуть себя за ухо или глаза протереть?!В кресле рядом с собой я увидел сержанта пехоты.«Ишь, трофейная пакость, – сказал он, – удобно сидеть».Мы поели с сержантом домашних котлет и редиски,Он опять удивился: откуда такое в войну?«Я, браток, – говорит, – восемь дней как позавтракал в Минске.Ну, спасибо! Езжай! Будет время – опять загляну…»Он ушел на восток со своим поредевшим отрядом.Снова мирное время в кабину вошло сквозь броню.Это время глядело единственной женщиной рядом,И она мне сказала: «Устал! Отдохни – я сменю!»
Марина за время этого пути стала еще и как бы «боевой подругой»: переход через границу сближает людей – даже и без того уже связанных прочными узами. Благодарность – вот новое чувство, которое он едва ли не впервые ощутил по отношению к женщине. Умеем мы влюбляться, преклоняться, страдать от разлук, безумствовать, – но молча, в душе поблагодарить, то есть подарить добро в ответ на добро…
Польша – заграница, но не чужбина. Отсюда все-таки пошла фамилия наша – и сочетание «пан Высоцкий» звучит вполне естественно. У поляков есть общее и с русскими (славянские корни никуда не денешь), и с французами (склонность к элегантности и шику). Многие наши соотечественники с гордостью говорят о своих польских корнях. Марину поляки повсюду принимают за свою. Польский тип женщины – своего рода идеальный европейский образец, к которому приближаются, с восточной стороны, не слишком полные русские дамы, с западной – не слишком истощенные француженки. Жаль, с языком у Высоцкого проблемы, и дальше «Прошу, пани!» дело не идет.
От игривых материй мысли перескочили к мотивам историческим, к сорок четвертому году, когда варшавское восстание захлебнулось в крови, а наша доблестная армия не поспешила на помощь:
Почему же медлилиНаши корпуса?Почему обедалиЭти два часа?А может быть, разведка оплошала –Не доложила?.. Что ж теперь гадать!Но вот сейчас читаю я: «Варшава» –И еду, и хочу не опоздать!
Приехали-то в столицу вовремя, но невольно внесли сумятицу в польские внутренние дела. Остановились в гостинице и оттуда стали звонить Даниэлю Ольбрыхскому. Отвечает его жена Моника: Данек на съемках в Лодзи, вернется поздно вечером. И с чрезвычайным гостеприимством предлагает прямо сейчас заехать за ними в отель. И надобно ж беде случиться, что именно в этом отеле, в это самое время у Данека была встреча, в программу которой появление жены не входило. Марина ужаснулась, хотя, с мужской точки зрения, событие не из сенсационных: у многих актеров выражение «Я на съемках» зачастую имеет некоторый побочный смысл.
Тем не менее вечер с поляками удался. Вайда, Занусси, Хоффман – такого количества первоклассных режиссеров За одним столом видеть давно не доводилось. О чем бы ни говорили эти люди – чувствуется, что они двадцать четыре часа в сутки погружены в свое дело (у нас такой только Тарковский, ну, может быть, еще Кира Муратова). Не «киношники», а художники. Игровое начало в их облике отсутствует начисто. У каждого на первом плане большая мысль, главная идея, а профессионализм сам собой подразумевается, это дело техники. И откуда в этой небольшой и небогатой стране такая мощная киноиндустрия, такая высокая режиссерская культура?
Причем особенно взорлили поляки после войны, на развалинах. Честно пережили все происшедшее, не ударились в национальные амбиции, фанфарное воспевание своих подвигов. А вот чувство родины у всех присутствует, и политическое вольнодумство ему нисколько не противоречит. Даже в анекдотах остаются патриотами. Например: человек кладет сто злотых в банк, где ему говорят, что сохранность вклада гарантируется Советом экономической взаимопомощи и всем социалистическим содружеством. «А вдруг рухнет содружество?» – «Если пану жалко отдать за это сто злотых, пан не поляк». А в России все более модным становится говорить про самих себя: «в этой стране» и убеждать друг друга в нашей исторической обреченности.
Даниэль берется проводить друзей: садится в свое авто и на бешеной скорости долетает до немецкой границы, они едва за ним поспевают. Ну вот и прощанье: Высоцкому с Мариной – на запад, хозяину – «в другую сторону», куда его сегодня не очень тянет… Ничего, как говорят у нас, перемелется…
Проехали Фюрстенвальде, а Эберсвальде – гораздо севернее. Да и вряд ли узнал бы он гарнизонный городок своего детства. Выехали за пределы ГДР – и вот еще один Рубикон перейден: мы наконец в западном мире. Здесь предстоит ночевка, а пока – первая прогулка по капиталистической улице.
Из рассказов русских путешественников он знает, что самое сильное впечатление на них неизменно производят не памятники архитектуры, не музеи (этого добра и у нас предостаточно), а исключительно магазинные витрины. Как увидит наш человек тридцать сортов колбас да сорок видов сыров (и все «имеется в продаже», не бутафория, не выставочные образцы!) – так и падает в обморок. Слишком уж это непривычно после советских витрин с пирамидами из банок с морской капустой… Режиссера одного нашего повели впервые по Елисейским Полям, так ему там интереснее всего показались стоящие за стеклом на первом этаже «рено» и «пежо». Его потрясло, что можно туда просто войти, заплатить и тут же получить ключи зажигания. Французы посмотели на него как на папуаса: не понимают они нашего мировоззрения. Любой Бельмондо у нас должен был бы полгода очереди дожидаться, потом ехать к черту на кулички, на Варшавское шоссе, там пару-тройку часов толкаться и двадцать раз свою знаменитую улыбку в ход пускать, чтобы продали ему нашу «Ладу» с правильным кузовом и того цвета, который ему нравится. Никакой мечтатель-романтик в самых смелых снах не узрит автомагазин, подобный парижскому, где-нибудь у нас на улице Горького.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});