Вот к этому-то Клюге и забрели на дымок двое новых для него людей – Иван Месяц и Проспер Морталис. Трактирщик сразу обратил на них внимание, так как вид их и манеры были благородны, кошельки, которые они довольно небрежно бросили на стол, – туго набиты, и ко всему этому они ни на минуту не прекращали своей беседы, касающейся большого значения проповеди в лютеранском богослужении – большего, нежели в православии. Потом разговор их зашел вообще о лютеранстве. И в тот момент, когда трактирщик расставлял перед гостями кружки с пивом и закуску, молодой датчанин с ученым видом укорял Лютера в поспешности его преобразований и утверждал, что результат той поспешности проявляется и поныне: очень много сомневающихся среди лютеран, и когда на нацию, принявшую «аугсбургское исповедание», валятся беды, таких сомневающихся становится больше. Иван Месяц, хорошо знавший ливонских немцев, был совершенно согласен с этими словами и подтвердил их, рассказав, что большинство ливонцев считает победы России в войне с Орденом не победами российского оружия, а наказанием Божьим за вероотступничество, за уход от истинной веры к измышлениям Лютера и Меланхтона. Многие ливонцы говорили, что германцы воевали веками, что они стремились занять все побережье Восточного моря и уже почти заняли его, ибо шведы и датчане – это те же германцы, но тут явился великий преобразователь, и все пошло прахом. Огромное единое, казалось, прочно связанное общим стремлением, вдруг рассыпалось, все перепуталось, ослабло, разошлось по чужим рукам, алчущим приобрести задешево, а то и даром, едва пальцем шевельнув, то, что прежним хозяевам далось в тяжелых битвах, далось созидательным трудом многих поколений, истинной не реформированной верой, повиновением папству, надеждой на воцарившееся постоянство в мире людей, любовью. Однако россияне, сказал Месяц, так не считали – собственной кровью они поливали стены ливонских городов, собственными костьми усеивали ливонские поля, они не сомневались в провидении Господнем, но все, что было взято в битвах, – было взято их руками! Проспер Морталис после этого сказал: – Конечно, если Господь решит покарать, то Он покарает. Однако следует ли связывать свои беды с божественным неудовольствием? Если архиепископ продает за мешок рейхсталеров свое архиепископство, если начальник думает не о судьбе Ордена, а о возможных путях отступления, если воины, забыв о долге и чести, видят в войне только способ заполучить жалованье, а без жалованья и с лужайки не поднимутся, – следует ли здесь все валить на гнев Божий? Не виноваты ли в том человеческие пороки: неразумие, алчность, трусость, корыстолюбие?.. – датчанин попробовал принесенное трактирщиком пиво и, оценив его по достоинству, кивком поблагодарил Клюге и продолжил речь: – А что до воюющих веками германцев, стремящихся занять всеморское побережье, то я так скажу: не знаю народа, который не воевал бы веками, – здесь ливонцы не додумали. И Литва, и Польша, имеющие выход к Восточному морю, тоже были бы не прочь расширить свои границы за счет исконно германских и прусских земель. К тому же ливонцы присвоили себе немалую честь говорить за всех германцев – я такой же германец, как немец из Гамбурга или из Кенигсберга, как швед из Стокгольма, и заявляю, что отродясь не стремился владеть всем побережьем Восточного моря, и ничего не имею против Литвы и Польши, пока они не имеют ничего против меня, и считаю, что ливонская Нарва стала достойной платой за русский Юрьев. А то, что Ревель теперь является городом шведским, а Рига отошла к польской Короне, меня волнует так же мало, как незанятая должность пастуха на острове Эзель… – здесь Морталис снова приложился к кружке. – Клянусь Небом, любекское пиво – лучшее на всем побережье!…
Манфред Клюге, довольный похвалой, спросил, не угодно ли будет молодым господам перебраться в комнату наверху и испробовать там напитка покрепче, чем простое ячменное пиво. Но Месяц и Морталис отказались, заверив трактирщика, что заглянули к нему лишь с целью позавтракать. Тогда Клюге оставил вместо себя кнехта и подсел к заинтересовавшим его «молодым господам». Он сказал:
– Пусть не сетуют на меня мои гости за то, что я нарушаю их уединение и вклиниваюсь в высоко ученую беседу! Но я не мог удержаться от этого, когда услышал, что один из вас россиянин, ибо россияне – не частые гости в наших краях. Пользуясь случаем, хочу выказать почтение России хотя бы в лице этого юного господина и сказать, что русский цесарь Иоанн – величайший монарх в свете, и ему приходится трудно, как никому, однако он из всех своих затруднении умеет выходить с честью и с наименьшими потерями, что удивительно сверх всякой меры, так как у России нет соседа, желающего ей добра, – напротив, каждый норовит унизить ее, ослабить, разделить, урвать от ее владений… Успевай, отбивайся! А Иоанн еще и мастер нападать!… – Клюге, привстав со стула, с достоинством поклонился Месяцу и продолжил: – Однако воистину черное время наступает для России теперь, – когда на шведском престоле сидит Юхан III, враг русского государя, когда Польша и Литва вот-вот заключат против России унию, когда Турция и Крым готовят россиянам войну с юга и уже собирают в Кафе войска и корабли. Все недруги Москвы будто сговорились и назначили единый срок выступления – в начале лета. Кто же у России в друзьях? Ныне таких нет!… Впрочем, Иоанн ищет союза с Англией. Но что такое сей союз? Всем известен английский нрав – Англия верна лишь своим интересам и легко откажется от союзных обязательств при первом же неудобстве. Союз с Англией подобен скользкой палубе – едва только накренится корабль, и ты уже один на один со стихией…
Иван Месяц был немало удивлен тем, что услышал от Клюге, но особенно его встревожили вести о готовящейся унии Польши и Литвы, а также слова о приготовлениях турок и крымских татар. Если все обстояло именно так, то России грозили большие беды… Месяц подумал, что эти беды росли, будто снежный ком, катящийся с горы, – их не останавливали ни крепости, ни человеческие жертвы, ни победы россиян, ни молитвы попов, ни хитросплетения государевых деяний; гряда бед затмевала свет солнца, тучи зла застилали небеса, и не было просвета, и сыпал из туч снег, покрывая голому и плечи каждому… Сказанное сейчас этим трактирщиком было, конечно же, правдой, ибо как железные звенья складываются в единую цепь, так и упомянутые события легко, как бы сами собой, и ровненько укладывались в череду событий предшествовавших, и выстраивались одно за другим от самого Юрьева, за который ливонцы отказались платить Иоанну дань. Эта цепь, цепь войны, стянувшая по рукам и ногам Россию и Ливонию, с течением времени все удлинялась и окручивала виток за витком другие народы, и душила их, и жал из них соки, и, наращивая звенья, ползла все дальше аж до Турции, – и так все длилось уже одиннадцат лет, и даже самые умные и прозорливые люди не пред видели этой удавке конца…