Читать интересную книгу О теории прозы - Виктор Шкловский

Мир стареет в осуществленных изобретениях. Морально умирают уже созданные, работающие машины. Мир живет будущим. Живет надеждой, которая осуществляется в идее, если идея гениальна.

Эпическое изображение существует как бы вне психологии действующих мыслей.

Это нужно проследить до конца, потому что даже Анна Каренина не боится, она отгородилась. Так же отгораживается слабый Стива во время неприятностей с Долли. На фоне тогдашнего психологического романа, в том числе романа Достоевского, свобода человека от среды – он вне ее – и «самоотвечание» человека – привилегия Толстого, может быть соединяющая старую русскую литературу с народной литературой, с житиями святых.

Человек самоотвечает и самовиновен.

Поэтому Толстой хочет придать Наполеону положение человека, который что-то разыгрывает, который в действительности не имеет чувства к сыну, а только показывает, что оно есть. Положительный герой Толстого – самоотвечающий человек.

Отсюда разница между Наполеоном и Кутузовым, который любит выпить и любит женщин настолько, что спокойно нарушает в преддверии генеральной баталии законы гостеприимства.

Что это значит? Что человек более ответствен перед собой, чем обыкновенно показывает литература. Это соединяет Толстого с Пушкиным и отъединяет от Лермонтова и Достоевского.

Повторяю, такая самостийность героя в русской литературе есть у Пушкина и Толстого. Когда человек из ревности увозит свою жену, он не ссылается на среду, а обвиняет себя, потому что сам создал эту женщину.

Каренина изменяет сама, ее никто не заставляет этого делать.

Внутренняя самостоятельность – свойство Катюши Масловой. И даже в «Детстве» герой самобытен, имеет свои эмоции и принимает решения.

Толстой помнил себя с двух лет. Помнил, как его моют, и помнил теплый край деревянного корыта. Горе, когда его заставляют делать то, что делать ему не хочется. Горе оттого, что есть безжалостные люди, а он растет человеком, безжалостным к себе.

На среду так легко ссылаться.

Толстой не ссылается, а отвечает, поэтому Толстой как бы нагружен в своем имении, он отвечает за все: за эксплуатацию рабочих, за то, что он отец своих детей, и он переживает страшную трагедию, ему убежать некуда; его в лицо знает весь мир.

Толстой умирает на кровати, и сын начальника станции Астапово обводит углем на стене его тень. Вот самое точное изображение Толстого. Подобно его Кутузову после изгнания Наполеона из России, ему ничего не остается, как только умереть. И он умер.

Герои Библии – они не жалуются, они бандиты, предшественники бабелевского Бени Крика. Давид, изгнанный Саулом, шлялся со своей бандой по Иудее. Ему нужно было питаться, он потребовал провиант у одного богача. Тот не дал, но жена втихомолку исполнила это требование. Муж не узнал, но, когда Давид пришел к нему как бы с благодарностью, тот умер от страха.

Герои эпоса тоже мало жалуются.

М.М. Бахтин в своей книге о Рабле интересно разделяет явления.

Значительная литература о гротеске и, в частности, о карнавальном искусстве, вероятно, является суммой существующих вещей.

Но к этому есть замечание, что мир сам живет на противоречии.

Реки текут сверху вниз, лучи энергии пронизывают огромные пространства, изменяются породы.

И то, что Бахтин называет смеховой культурой, закрепляя этот термин за собой, как открытую вновь землю, существует не раньше и не позже других культур (видов). Определить эпоху маски как нечто карнавальное вряд ли верно, потому что мы знаем очень древние маски – культурные (географически говоря), комические и другие. Африканские маски – не пародия на что-либо, это искусство, искусство не смеховое.

Это то, что в 1914 году я называл «остранением».

Когда Бахтин очень подробно и, может быть, исчерпывающе говорит о Рабле, то он как бы не видит или мало видит, что прежние клерикальные средневековые представления вытесняются.

Бахтин замечает, что карнавальность Рабле создается в мире, в котором люди напрягаются и хотят менять степень своего напряжения, и как бы переходят в другой мир. Общество, в котором отроков бросают в огненную печь, сменяется, по крайней мере в Европе, миром, менее религиозным.

Однако мне кажется, что в искусстве два мира существуют одновременно.

Бахтин упоминает, что в трагедиях Шекспира всегда существуют шуты или люди, которые играют их роль. Они необходимы. Это было особым амплуа, и актеры, игравшие шутов, получали большее жалованье и имели право импровизировать на сцене, изменять тексты, вводить новые шутки.

Если взять такое знакомое всем, хотя бы по самоощущениям, зрелище, как цирковое представление, то мы увидим, что в нем смеховое, пародийное существует рядом со страшным – чересполосно: клоуны и дикие звери рядом.

Звери должны быть разномастными, как бы противоречащими один другому.

Эпохи сталкиваются не так, как седьмой класс гимназии с восьмым.

На Руси праздновался день пророка Даниила, который был не очень возвышен в Библии. Видимо, потому, что был евнухом. Во время праздника юноши были как бы участниками богослужения.

Потом они имели право выбежать на улицу и вести себя как участники карнавала, если говорить о нем как о всемирном явлении.

Им запрещалось лишь поджигать телеги с легковспыхивающими дровами и льном.

Они должны были бунтовать смирно.

Много читал о гротеске, о происхождении гротеска.

Всемирно стоял Рим, опираясь на всю тогдашнюю Землю.

Существовали гроты, которые часто вырывались под подъемами почвы, под деревьями, которые смягчали жару солнца. И там, в гротах, в норах, под корнями олив, деревьев почти бессмертных, смеялись, отдыхали и приказывали украсить стены.

Тогда украшали все, даже стены могил. Эти росписи едва ли не главная часть того, что осталось нам от этрусков.

Уходила, сменялась история, исчезали дворцы и народы, и украшенные стены стали казаться странными. Гротесковыми.

Так, по крайней мере, увидел я, не археолог, не историк, даже не путешественник, а просто человек, который умеет удивляться.

История ходит почти на четырех ногах, а не на двух.

Искусство держится на столкновениях и отрицаниях, которые являются началом познания.

Книга о Гаргантюа – пародия на книгу, которой жила тысячелетиями Европа и часть Азии. Рабле пародирует Христа. Поэтому дается его родословная, подвиги, пародирующие определенные места книг, называвшихся тогда священными.

М.М. Бахтина, человека с великой судьбой, с великими утверждениями, интересует Рабле. Но Рабле любит своих героев. Они воюют с Сорбонной. Они новые люди, пришедшие в мир с типографским станком, с печатью, знающие не только латынь, но и греческий язык.

Надо анализировать прошлое, сохранять его, оставлять, чтобы увидеть то, что создано человеком. Тобой.

И слово «праздник» в нашем языке говорит о праздности, и слова «праздник» и «праздность» уже в древнейших книгах противопоставлены дням труда.

Искусство, начиная с древних, основано на переплетения веток или нитей. Так Пенелопа днем ткала погребальное покрывало, а ночью его распускала, ожидая появления другого, еще не разгаданного дня.

Дон Кихот на какую-то четверть знает с самого начала, что не существуют те чудеса, о которых он прочел в книгах, он наслаждается преодолением сомнений.

Так наслаждались русские люди, которые после покорения Казани и Астрахани прошли через весь материк и дошли до Океана, неизвестного, неназванного. А для сомневающейся Испании Колумб по ошибке открыл другую землю. По его следам пришли люди, которые тоже удивлялись сначала первой высадке на новую землю, а потом и второму Океану.

Круглость мира, шарообразность Земли дорого досталась Земле.

В «Слове о полку Игореве» говорится как бы о холмах, которые, как кажется мне, сравниваются с боевыми шлемами.

Но от Чернигова и до моря нет холмов.

Просто Земля сама, круглотой своей, боком своим, показывает расстояния, удивляя человека.

В «Слове» говорится о рати русской:

Та рать легла на землю,Птицы покрыли ее крыльями,А звери подлизали кровь.

Я говорил эти слова над могилой Б.М. Эйхенбаума.

Так идет история, преодолевая кривизну Вселенной.

М.М. Бахтин, когда говорит о карнавальном искусстве, о значении этого народного искусства, – почти прав.

Только это народное искусство того времени, когда не было больших городов, не открыты были океаны и люди более тесно видели друг друга.

Бахтин прав, только он думает, что книги имеют одну сторону (страницы).

Наш современник, наш друг, старый друг, стихи которого еще недочитаны, недопоняты, – Владимир Маяковский сказал: «Вам ли понять, почему я спокойно душу на блюдце несу?»

Раскрытие существующего, имеющего право на существование, – трагично.

В жизни искусства есть великие сломы, которые мы привычно называем сменой школ. Система сламывается целиком, как будто отбрасывается старый опыт, традиция. Восстанавливается свежесть отношения частей.