Читать интересную книгу Траян. Золотой рассвет - Михаил Ишков

Единственное определение, которое вызвало откровенное раздражение императора, было «однорукий». Вот тут он дал волю гневу и заявил, что подобные насмешки недостойны не то что претора или племянника императора, но даже самого паршивого римского гражданина, тем более что «наш Ларций» одной рукой принес больше пользы отечеству, чем кое‑кто обеими. Эти слова были встречены овацией и радостными здравицами в честь цезаря. Дело, как обычно закончилось расширенной попойкой, во время которой Ларция по очереди обнимали все присутствовавшие на обеде вельможи. Неунываха Лонгин хохотал, даже мрачный Лаберий Максим улыбнулся, когда Сервиан пожелал побрататься с Ларцием. С распростертыми объятьями он направился к префекту, потребовал со слезами на глазах — давай обнимемся, брат Ларций, — и, не удержавшись на ногах, рухнул на руки рабов. В конце Траян потребовал представить ему молоденького виночерпия, который разливал вино для гостей. С ним он и удалился.

Домой цезарь явился заполночь. Шел твердо, однако негры — телохранители время от времени поддерживали его под локоть. Долго сидел в своей спальне, качал головой, мычал что‑то бравурное, потом запел — «Хвала Юпитеру, что создал локоть он, и что руке сгибаться так удобно». На шум пришла Плотина, попросила не шуметь, не пить, не будоражить граждан. Со вздохом выговорила.

— В Риме достаточно буянов и без тебя.

Она села рядом, Марк обнял ее, тихо ответил — прости. Потом спросил.

— Может, попробуем еще раз обратиться к Великой матери? Говорят, Изида сильна по части деторождения. Я не пожалею даров. Глядишь, и даст нам маленького?..

Плотина не ответила, закусила губу, заплакала. Ее поддержал Траян. Так и сидели обнявшись, вытирали слезы руками.

— Отчего боги так жестоки? — спросил император. — Все дела, заботы и никакой награды. Неужели им трудно подарить нам ребенка?

— Какой смысл роптать? — всхлипнула Плотина. — Завел бы ты себе наложницу, как Веспасиан, а то все мальчики да мальчики.

— Мне вполне достаточно тебя одной, мальчики это пустяк. Это так… — он слабо махнул рукой, — для утешения.

Слова Траяна о равенстве «олухов», «замшелых пней» «молокососам» и «щенкам» тут же разлетелись по Риму, несколько дней веселили Рим. Смеялись все, кроме Ларция. Как‑то вечером он отправился к отцу и спросил — как ему теперь поступить? Может, вернуть Эвтерма в столицу? Но в таком случае как посмотрят на эту поспешность те, кто поддержал его в трудную минуту? Не выкажет ли он излишнее усердие, попахивающее откровенным подобострастием? Вроде как его погладили, а он уже и завилял хвостом?

— Тебе решать, сынок, — ответил Тит. — Что я могу ответить. Моя правда одряхлела, не знаю, годится ли она для новых времен? Я всю жизнь верил, что в семье следует иметь друзей, а не врагов. Так было издавна заведено у нас, Лонгов. Это касается всей нашей фамилии, включая тех, кто достался нам по праву. Сколько я помню, мой отец всего два раза приказал бичевать рабов, одного за кражу, другого за святотатство. Что касается покровителей, поддержавших тебя в трудную минуту, их милость временна, до той поры, пока император не определился с наследником. Так было и так будет. Думай сам. Но с Адрианом помирись, это уместно.

Несколько дней префект гвардии мучился сомнениями. Поездка в Тарквинии казалась ему постыдным, умаляющим его честь, поступком. Вносили душевную сумятицу и вполне практические соображения — какие неприятности могут выйти, верни он Эвтерма? В том, что неприятностей не избежать, он был уверен. Его покровители из числа «пней» сочтут подобное деликатничанье с рабом вольнодумством и, что еще хуже, нечистоплотной попыткой помириться с Адрианом. Решат, что Ларций Корнелий Лонг дрогнул и переметнулся на чужую сторону. Это было опасно. Старые друзья могут убедить императора, что на Лонга, мол, нельзя положиться и даже, если император втайне решит, что «пнями» руководит оскорбленная спесь, он не станет ссориться с ними из‑за какого‑то искалеченного префекта. Возвращение Эвтерма означало конец карьере. Этот вывод был ясен, как день.

Так, в душевной вялотекущей неразберихе прошла неделя. Волусия наконец сменила гнев на милость, и теперь по ночам Ларций с трепетным чувством прикладывал ладонь, затем ухо, к ее животу и слушал, как шевелится в утробе маленький Лонг. Он испытывал непоколебимую уверенность — в утробе находится мальчик. Заулыбались вольноотпущенники и домашние рабы. В доме, как в добрые старые дни, стало шумно. Отец начал выходить из своей комнаты, греться на хилом зимнем солнышке, мать учила Волусию заботиться о маленьком, обе теперь днями готовили приданное. Это была плохая примета, но Волусия решила, все будет хорошо. Ей доставляла радость сама возня с распашонками, пеленками, одеялами и прочими причиндалами, без которых маленький Лонг не сможет обойтись.

Казалось, жизнь налаживается. Об Эвтерме с женой не заговаривал — полагал, все как‑нибудь устроится. Ларций написал распорядителю на завод, чтобы тот готовил Эвтерма на свое место. «Ты уже стар, Анунций. Мы с отцом тебя не гоним, ты доживешь свои дни в сытости и достатке, однако позаботиться об имуществе — наша обязанность». Управляющий ответил, что Эвтерм работает добросовестно. Стал проще, философией не увлекается, охотно участвует в общей трапезе с другими рабами.

Как‑то ночью, на вопрос Лусиоллы, что будет с Эвтермом, Ларций порывисто вздохнул. Потом ответил — вернется из похода, тогда и решит. Скоро веки начали слипаться, потянуло в сон.

В следующий момент его разбудил странный шорох. Очнулся мгновенно, прислушался. Шорох повторился. Скреблись в дверь. Ларций на некоторое время затаился, прикидывал, кто бы это мог быть? Спальник? Вряд ли. Он знал, что господин уединился с женой и беспокоить его нельзя.

Наконец встал, завернулся в покрывало и на цыпочках, стараясь не шуметь, направился к двери. Спросил.

— Кто?

Снаружи послышался робкий старческий голос.

— Это я, господин.

Прокуратор? Главный распорядитель в доме?.. Ему‑то что надо?

Когда Ларций отворил дверь и с грозным видом глянул на прокуратора, тот от страха едва не лишился чувств.

— Зачем скребешься, старик? — гневно спросил хозяин. — Что тебя не спится?

В глубине спальни была видна натянувшая до шеи покрывало Волусия. Она с любопытством прислушивалась к разговору.

— Прости, господин. Спальник не отважился разбудить тебя. Сказал, сам буди, если спины не жалко.

Ларций усмехнулся, справился с гневом, успокоил старика.

— Это он преувеличивает. Говори толком, что случилось? Стоит ли дело того, чтобы прерывать мой сон?

— Мне показалось, стоит, господин. Верю, ты не прикажешь подвергнуть меня, старика, позорному бичеванию?

— Хватит! Выкладывай.

— Привратник сообщил, что к нам постучался Лупа.

— Кто?! — изумился хозяин.

— Этот дакский строптивец, господин. Он потребовал разбудить тебя. Сказал, что хочет поговорить с тобой, это очень важно.

Волусия завернулась в покрывало, соскочила с постели, подбежала к двери.

— Неужели Лупа! — воскликнула она. — Ой, как интересно.

Она захлопала в ладошки, обнажилась большая белая грудь. Ларций с укором глянул в ее сторону.

— Иди спать, — приказал Ларций.

— Я хочу присутствовать при разговоре, — потребовала жена.

— Еще чего! — возмутился Ларций. — Ни в коем случае!

Он задумался, после короткой паузы переспросил.

— Лупа, говоришь?.. Что ему надо?

— Он не сказал. Пояснил только, что дело срочное, отлагательства не терпит.

— Хорошо, проводи его таблиний.

В первый момент вид несчастного мальчишки ужаснул Ларция, однако префект сохранил спокойствие — не хватало, чтобы мальчишка посчитал его испуг укором самому себе.

Что сделано, сделано.

Некоторое время Ларций и Лупа разглядывали друг друга. Мальчишка — хотя нежданного гостя теперь трудно было назвать мальчишкой — был одет в плащ — пенулу. Спустя несколько минут Лупа чуть сдвинул капюшон назад, обнажил лицо. Накидка в какой‑то мере скрывала искореженное лицо, по крайней мере, не было заметно отсутствие левого уха, теперь же уродство обнажилось целиком. Лицо молодого человека представляло собой жуткую, пугающую маску. Ниже глаз, на месте носа чернели две обширные дыры, на лбу впечатляюще выделялось клеймо. Разве что глаза его, большие, похожие на зрелые сливы, были по — прежнему выразительны, теперь в них появилась некая пронзительная, печальная взрослость.

Первым нарушил молчание хозяин.

— Что ты хотел сообщить, Лупа?

— Меня послали предупредить, что в городе появился Сацердата.

Ларций невольно вздрогнул.

— Кто послал?

— Порфирий и Павлин.

— С какой стати Порфирию и Павлину сообщать о появлении своего сообщника?