Сразу же по воцарении Котоку глав кланов собрали при дворе и объявили доктрину монарха, точнее — реформаторов. Эти мероприятия в случае успеха могли принять революционный характер, поскольку вели к концентрации административной и фискальной власти в руках центрального правительства. Но в земледельческой стране положение знати всецело определялось землей. И чтобы избежать всеобщей оппозиции глав кланов, правительство должно было пойти на компромисс. Поэтому на вновь созданные посты в провинциях назначали преимущественно местную знать, и раньше исполнявшую сходные обязанности, дав ей соответствующие ранг и жалованье, которые в целом возмещали утраченные звания и непосредственные доходы. Это явилось одной из причин того, что первый этап реформ прошел сравнительно спокойно. Более того, новые посты и звания повышали престиж их обладателей — теперь они превращались в носителей части высшего авторитета императорской власти. Гарантированный и постоянный характер жалованья гораздо надежнее обеспечивал стабильность материального положения служащих; само правительство брало на себя неблагодарную и трудную задачу Собирания налогов и податей. Идея реформ оказалась не лишенной привлекательности и для низших слоев населения. Земледельцы освобождались от притязаний местной знати, должны были получить наделы по числу едоков, что обеспечивало существование хозяйства, и — в теории, во всяком случае, — должны были платить лишь строго определенные налоги и нести повинности, размер которых не зависел от произвола местных властей [Sansom, 1958, с. 56–58]. Таковы наиболее серьезные оценки реформ Тайка учеными Западной Европы и США.
Последние японские издания типа университетских учебников, курсов лекций видят историческое значение реформ Тайка в том, что это был первый практический шаг по пути утверждения централизованного правления в стране, разработанного на примере аналогичной китайской системы. Суть реформ, политической по характеру, и заключалась в модернизации механизма власти господствующего слоя, в результате чего Япония встала в один ряд с другими государствами Дальнего Востока. Для оценки же ее как социальной революции, считают авторы подобных работ, еще надо разрешить такие неясные пока вопросы, как, например: каким силам требовалась система централизованного господства и какое развитие избрала такая система в будущем [Нюмон…, 1968, с. 56; Иванами…, 1960, т. 2, с. 220–228]?
Для нас эти вопросы не такие уж «неясные». Основную силу переворота составили зависимые и общинники, находившиеся на грани закабаления. Однако реформа, внешне нацеленная против клановой знати, была проведена наиболее дальновидными представителями той же знати и царского дома в интересах эксплуататорского класса в целом и, следовательно, в конечном счете в интересах той же клановой знати. В этом и заключается реформистский, не революционный характер новшеств. Эти новшества коснулись, в сущности, всех тех сторон жизни общества, которые в те времена считались значимыми с точки зрения общества, но коснулись по-разному: в одних сферах больше, в других — меньше. И тем не менее неверно сводить значение реформ Тайка к одному лишь политическому обновлению. Просто мероприятия в этой сфере оказались более наглядными. Если можно спорить о том, насколько реформы затронули богатство и авторитет старой знати, то бесспорно, что после реформы они уже покоились на другой основе. Это, может быть, не всегда важно для их обладателей, но важно для историка. Впрочем, и сами кланы не оказались безразличными к нововведениям. Основные мероприятия периода Тайка прочно проведены лишь после окончания смуты года дзинсин (672 г.): широкое освобождение зависимых, введение надельной системы по всей стране после принятия кодекса Киёмихарарё, назначение на должности губернаторов провинций по всей Японии на рубеже VIII в.
Разумеется, реформы не всегда были последовательными, даже таили в себе противоречия (признание привилегированного положения кланов и отстаивание монопольного статуса чиновничества в сфере управления, сосуществование казенных уравнительных наделов и привилегированных получастновладельческих земель). Однако в итоге они привели к появлению кодекса Тайхорё (702 г.) и к созданию на его основе так называемого «правового государства» («рицурё кокка»).
Провозглашение государственной собственности на землю, освобождение прежних категорий зависимых, введение надельной системы (хандэн) для сельского населения и бенифиций — для служилых (дзикифу), распространение на них государственного троякого налога, создание центрального и местного аппарата управления, служилого чиновничества и государственных вооруженных сил как единственных проводников воли суверена в стране, получившей новое административно-территориальное деление, — все это свидетельствует о сложении раннефеодального единого государства (см. [ «Всемирная история», 1957, с. 54; Эйдус, 1968, с. 15]).
Культура
Культурные связи
В III–VII вв. развитие культуры на Японских островах испытало сильное воздействие материковой цивилизации. Рассмотрим некоторые общие вопросы этой проблемы.
В отличие от далекого неолитического прошлого в III–VII вв. любая культурная диффузия на острова осуществлялась с материка. На материке выделялись три крупных культурных центра, непосредственное влияние которых достигало Японии: Корея, Китай, Индия.
До середины VII в. из этих трех центров для Японии наибольшее значение в культурном отношении сохраняла Корея. Полуостров наиболее близок к архипелагу (особенно к о-ву Кюсю), и взаимные непосредственные контакты уходили в незапамятную древность. Через полуостров на острова проникали переселенцы — носители зачатков культуры яёи и курганной культуры. В свою очередь, чего не было прежде, в раннем железном веке японцы проникали на полуостров, участвовали в междоусобицах, т. е. поддерживали непосредственные и взаимные контакты с рядом владений. Междоусобицы на полуострове, вторжения китайцев, походы японцев — все это создавало благоприятную обстановку для иммиграции на острова. Косвенные данные свидетельствуют о благожелательном отношении японских правителей к притоку иноземцев. Так, около 11-го года правления Одзина (280?) в результате падения царства У, нападений корейских племен на китайские префектуры в Корее множество китайских и корейских монахов и ученых, крестьян и ремесленников переселилось на архипелаг. Японцы активно регулировали иммиграцию, добиваясь содействия местных владетелей в отправке нужных контингентов в Японию. Когда на 19-м году правления Одзина (288?) силланцы воспрепятствовали переселению, Япония послала войска в Корею.
В 463 г. предпринята сознательная вербовка иноземцев в Пэкче. Прибывшие китайцы в отличие от старых переселенцев получили название «новых, нынешних ханьцев» (яп. имаки-но ая). Из них были образованы корпорации гончаров, седельников, художников, парчевников, переводчиков, портных. Археологи подтверждают зарождение в Японии специфической керамики суэки, сложившейся лри тесном участии пришельцев. Эта керамика использовалась при погребениях, и потребность в ней росла. Седельники, художники, парчевники много сделали для создания особого художественного стиля в правление Суйко. В 553 г. японский посол привез царю Пэкче послание и оружие. Он имел особое поручение: «Необходимо набрать людей, опытных в медицине, в гадании по «И цзину», в календарях. Приблизить их ко двору, [а других] отдалить. Если в течение года и месяца или немногим дольше отыщут вышеуказанные категории людей, то пусть пошлют их с посольством, когда оно будет возвращаться, таким образом их можно обоюдно разменять. Пусть также снабдят гадательными книгами, календарями и лекарствами всех видов» [Nihongi, XIX, 38]. В следующем году правитель Пэкче послал 10 человек: гадателей, составителей календаря, врачей, фармацевтов, музыкантов. Около 600 г. японцы провели новый широкий набор умельцев в Корее и в Китае.
Корея первая ознакомила японцев с новейшими достижениями: дальневосточной культуры. Причем роль ее была двойственна: она являлась и резервуаром, откуда японцы черпали эти новшества, и мостом, связывающим архипелаг с китайским культурным центром. Как уже говорилось, политическая ситуация в этой части континента сложилась таким образом, что до 420 г. столица наиболее влиятельного китайского государства находилась на Севере и путь в нее для тогдашних японцев был возможен либо по суше через Корейский полуостров, либо морем вдоль западного побережья полуострова и через Бохайский залив. При этом, естественно, японцы сперва контактировали с корейцами. Обычно на этом и кончились попытки прорваться к китайскому центру, так как, с одной стороны, на севере полуострова располагалось могущественное Когурё, контролирующее пути в Китай, а с другой — тяга к контактам оказывалась частично удовлетворенной уже на полпути, в Корее [Накада, 1956; Хаи гукса, 1960, с. 607–616].