Кетчум, — говорю я, и собственный голос кажется мне тихим, далеким.
— Послушайте, — говорит Уолтер. — Я понимаю, что вы никому не хотели причинить вред. Наверное, я слишком много наговорил во вчерашнем сообщении. Но вы должны знать… Как я всегда говорил Саре, дорога в ад выложена благими намерениями. И я до гроба буду уверен, что мою девочку убил именно Колин Маккарти.
— Мне жаль, — сдавленным голосом говорю я. — Мне очень, очень жаль.
Чувствую влагу на лице и понимаю, что по щекам у меня скатились две одинокие слезы. В телефоне раздается щелчок.
Поднимаю голову и упираюсь взглядом в Андреа — она стоит в коридоре и наблюдает за мной.
В ожидании суда Тед содержится в Столичном исправительном центре в Чикаго. По рекомендации прокурора штата ему отказали в залоге, поскольку его значительные финансовые ресурсы и крепкие связи в деловом мире Чикаго могли бы помочь ему бежать. Поэтому мне ничего не остается, кроме как поехать на юг по Коричневой линии до библиотеки имени Гарольда Уошингтона и пройти несколько кварталов — мимо вывески «Отель только для мужчин», на которую Мэгги указала мне во время одного из наших ранних приключений в городе, где прятался герой Харрисона Форда в фильме «Беглец», — чтобы навестить его.
Скорее всего, мне бы и в голову не пришло встречаться с Тедом, если бы на прошлой неделе я не обнаружила у себя в почтовом ящике конверт с обратным адресом СИЦ, а в нем — наполовину заполненный бланк на посещение. Тед четко заполнил раздел для заключенных идеальным, каллиграфическим почерком, а вторую половину должна была заполнить я. Мне было интересно, что он мог бы сказать мне, еще до разговора с Марко, поэтому я заполнила бланк и отослала назад. Вчера утром, после того как я вернулась домой от Андреа и приняла долгий, отрезвляющий душ, я получила голосовое сообщение, где говорилось, что мое посещение одобрено.
СИЦ расположен в странном здании — треугольном небоскребе из камня песочного цвета. Вместо окон — длинные вертикальные прорези, а на расстоянии квартала или двух можно разглядеть забор, окружающий двор на крыше. Помню, в прошлом сто раз проходила мимо, не обращая на это здание внимания. Просто неуклюжий образец городской архитектуры посреди красивых чикагских построек, которыми знамениты районы Саут-Луп и Принтерс-Роу. Старые типографии с огромными, мощными окнами. Возвышающаяся над всем этим башня с часами вокзала Дирборн. Лишь позже, став старше, я поняла, что башня, расположенная всего в нескольких кварталах оттуда, — это тюрьма.
Однако после визита к Колину я знаю, чего ожидать. Мою сумочку просвечивают, а затем меня провожают в большую общую комнату, где я сажусь за низкий металлический стол. Тед входит через дверь на противоположном конце комнаты и осматривает помещение, прежде чем подойти ко мне.
— Быстро ты, — говорит он, занимая место напротив.
В оранжевой тюремной форме он выглядит странно. Без дорогих рубашек и хорошо сшитых брюк кажется меньше.
— Не видела смысла в том, чтобы тратить время, — отвечаю я. — Сегодня Колина должны выпустить.
Тед слегка вздрагивает, стиснув зубы с такой силой, что у него около ушей проступают мышцы.
— Что ж, очко в пользу справедливости, да? — с плохо скрываемой злостью произносит он. Он откидывается на спинку стула, неумело подражая наглости, с которой держался в тюрьме Колин. Ему это не подходит, и это заметно. — Я не могу обсуждать свое дело, — говорит он. — Так что не уверен, зачем именно ты здесь.
— Ты сам прислал мне бланк, — отвечаю я. — Я думала, ты хотел меня видеть.
— Точно. Наверное, я сомневался, что ты действительно придешь, — говорит Тед, а потом слегка улыбается. Или, может, кривится. — Наверное, просто представлял себе все, что скажу, если ты когда-нибудь придешь.
— Ну, вот твой шанс, — отвечаю я.
— Ты так уверена в своей безупречности, — говорит он. — Поверь мне, я знаю, что это такое. Долгое время я сам так жил.
— Тед, я уже ни в чем не уверена, — отвечаю я. Чувствую себя такой жалкой. Обессиленной. Я хочу, чтобы кто-нибудь сказал мне правду. Хочу поверить кому-нибудь, если этот человек уверяет меня в своей честности. Наклоняюсь вперед, положив обе ладони на стол между нами. — Тед. Прошу тебя. Ты ее убил?
— Я вообще едва знал Сару Кетчум. Конечно, я ее не убивал.
— Я не про Сару, — отвечаю я.
Он секунду непонимающе смотрит на меня, а потом издает быстрый, невеселый смешок. Я молчу. Тед закрывает глаза. Прижимает руку ко рту.
— Ты сумасшедшая, ты это знаешь? — сквозь пальцы говорит он. А потом тоже наклоняется ко мне, открыв глаза и уставившись на меня. Его глаза лихорадочно блестят, как будто у него жар. Зрачки расширены. — Я не убивал твою проклятую сестру. Я никого не убивал. Все это безумие. Я не убивал Дилана Джейкобса или Сару Кетчум.
— Тогда кто это сделал, Тед? — спрашиваю я.
— Ты не поверишь, даже если я скажу тебе правду, — шипит он в ответ, как будто его рот полон яда.
Он по-прежнему так красив. Интересно, каково человеку вроде него здесь, за решеткой. Здесь нет места миру правил, из которых он всю жизнь извлекал выгоду. Теперь все его правила исчезли.
— Если Сару убил Колин, то кто убил Дилана? — спрашиваю я и вижу, что он немного удивлен тем, что я готова подумать об этой возможности.
— Ты же умная девочка, — говорит он. — Поэтому я и отправил тебе бланк. Перестань хоть на секунду вести себя так глупо, черт возьми, и сразу все поймешь.
Оттолкнув стул, он встает и возвращается через дверь, в которую вошел. А я остаюсь одна в комнате для посещений исправительного центра, и в висках у меня стучит кровь.
Вернувшись домой из СИЦ, получаю сообщение от Авы. Это селфи — ее и Колина, оба широко улыбаются, щурясь на солнце. Они где-то на улице. Значит, это произошло. Колин Маккарти вышел на свободу.
Глава 19
Ава садится на стул во второй спальне Андреа, который обычно занимаю я у нее в студии. Мы обе пришли к выводу, что это интервью должна провести Андреа. Она более объективна. Она не так близка с Авой вне подкаста, никогда не была у нее дома. Не знакома с Тедом.
Я не рассказываю Андреа, что теперь мне претит мысль о том, чтобы брать у Авы интервью. Я не могу определить, говорит ли она правду. О Колине. О том, где жил Уолтер Кетчум. И, наверное, я больше не смогу притворяться, что верю ей.