Читать интересную книгу Государевы конюхи - Далия Трускиновская

— Богдаш никак забыть не может, что он подкидыш. А коли каждого бить, кто мою рожу татарской назовет, — так это и впрямь кулачного бойца нанимать надо да с собой водить… — Семейка резко повернулся.

За конюхами следом мчались Третьяк и Филатка, следом поспевала Федосьица.

— Прости дураков, батюшка Семен, прости, не знаю, как по отчеству! — нагнав, взмолился Третьяк. — Ну, не умеем мы по-человечески! Нам и покричать надобно, и поругаться, душа так просит! А потом, покричавши, мы преспокойно обо всем сговоримся и дело сделаем. Нам, скоморохам, без этого нельзя!

— Вы нам спастись помогли, а мы чтобы вас бросили? — добавил Филатка. — Христос нас от этого упаси.

— Данилушка! — Федосьица кинулась к парню. — Прости!

И так уж ей прощения заслужить захотелось, что посреди Волхонки к парню на шею бросилась и прижалась…

— Бог с ним, с Томилой! — продолжал Третьяк. — Скоморох он, понятное дело, умелый, и глотка у него широка, и присловьев знает немало, да я сам при нужде не хуже него сыграю! А что лается…

— Я ему полаюсь!.. — снова взвился Данилка. — Я его отучу людей бесчестить!

И ощутил на плече руку.

— Дай Бог тому честь, кто умеет ее снесть, — строго сказал Семейка. — Ну, коли вы от дела не прячетесь, будем искать того кладознатца. Где ты, Третьяк, его в последний раз видывал?

Шагая прочь от «Ленивки», на ходу наметили три места. И первое было — церковь Николы Угодника, что в Столпах. Почему-то Абрам Петрович очень ее возлюбил и все молебны о своем промысле только там заказывал, просфоры и свечи тоже там брал. Поразмыслив, Третьяк вспомнил, что был такой купец, Фома Огапитов, из черной сотни в гостиную сотню взят, так вроде с ним у кладознатца какое-то дело было. И, как это ни казалось нелепо, водил он дружбу с некой игуменьей, но тут уж Третьяк был в сомнении — то ли Зачатьевской, то ли Моисеевской девичьей обители, то ли родня она ему, то ли, Боже упаси, охотница до кладов…

— Ну так кто — куда?

Сперва порешили: Третьяк с Филатом пойдут к купцу, Семейка с Данилкой — в церковь, а Федосьице удобнее всего будет пробраться в обитель и осторожно расспросить инокинь. Чуть было такую дурость не совершили — спасибо, Филатка опомнился. Стал тыкать пальцем в Федосьицу и хохотать, приговаривая:

— У-у, инокиня! Пошла бы в монастырь, да много холостых!

Федосьица, догадавшись, схватилась за щеки.

И точно — с таким бешеным румянцем ее бы и на порог не пустили. Иди, дура, умойся сперва — сказали бы! Румянятся на Москве, да, но не до такой же яркости!

Чтобы смыть свеклу с лица, нужно дома оказаться, где и теплая вода, и мыло, и ширинка есть. Так что пришлось все поменять — по обителям пошли Третьяк с Семейкой, люди на вид немолодые, почтенные, внушающие доверие, в церковь отрядили Филатку, а Данилка собрался было идти вместе с Федосьицей к купцу, да она сама отказалась:

— Там мне без тебя сподручнее будет!

— И то верно, — согласился Третьяк. — У девок свои ухватки.

Так что пришлось Данилке вместе с Филаткой бежать к Николаю Угоднику, что между Мясницкой и Маросейкой.

У самой церкви шло строительство — там возводили знатные каменные хоромы.

— Чьи бы таковы? — спросил Филатка.

Если Данилка не знал Москвы из-за своего конюшенного затворничества, то юный скоморох не так уж часто тут бывал, за всяким строением уследить не мог.

Спросили у прохожих. Оказалось, хоромы боярина Артамона Матвеева, одного из государевых любимцев.

— И правильно, что из камня, — одобрил Филатка. — Таким хоромам пожар не страшен. Ты настоящий пожар видывал? Когда вся слобода разом горит?

— Бог миловал, — и Данилка, не в силах вообразить такие страсти, перекрестился.

В церкви первым делом подошли к свечному ящику, осведомились у свечника, не появлялся ли некий человек, не здешнего приходу, но постоянный богомолец, по прозванью Абрам Петрович. Описали человека так, как научил Третьяк, — муж не дороден, стар, седоват, ростом повыше Филатки, пониже Данилки, цветного платья не носит.

Свечник человека опознал. Видел с утра на литургии — а, может, и не его, а кого похожего.

Бабушка, что помогала свечнику — ходила от образа к образу, сокращала огоньки выгоревших свеч и вынимала огарочки, — сказала, что того человека подлинно зовут Абрамом, сам родом с каких-то украин, а на Москве по летнему времени живет в чьей-то бане. Откуда у нее такие сведения, вспомнить не умела.

— Может, в купеческой? — догадался спросить Филатка.

— В купеческой! — подтвердила старушка.

Когда конюхи со скоморохами сошлись в назначенном месте, был уже вечер. Удачи не выпало никому. Затевать новые розыски на ночь глядя не хотелось. Народ бережется — чего доброго, на незнакомцев и пса спустят. И следовало подумать о ночлеге.

— Мы-то на Аргамачьи конюшни пойдем, — сказал Семейка.

Данилка на него покосился. Парню хотелось спросить, где Федосьица. И было неловко еще и потому, что он почуял ту потеху и усладу, которой в жизни еще не знал, и волновался, и горел весь, и пылание это прятал как только мог.

— И у меня есть одна вдовушка на примете, всегда мне рада, — похвастался Третьяк. — Да и Филатка, даром что молод, уже умеет у бабы под бочком пристроиться.

— Давно уж умею! — добавил Филатка.

Данилка глянул на него с некоторой ревностью. Юному белобрысому скомороху на вид было лет шестнадцать, еще и борода не росла. У самого Данилки в восемнадцать кое-что уже пробивалось, и Богдан, вытащив его как-то на свет и разглядев внимательно, присоветовал — то, что есть, сбрить, тогда настоящая борода с усами расти начнут. Но бороды парню не хотелось. Вот усы — другое дело!

С детства он запомнил, что у мужика непременно должны быть усы. И теперь ему казалось, что он их таких навидался — хоть сказки о них сказывай, густых, длинных, и вислых, и торчком, и едва ль не до ушей!

Решили подождать Федосьицу. И ждали вроде недолго, а Данилка весь извелся. Наверно, еще и потому, что впервые в жизни ждал девку.

Все у него почему-то получалось впопыхах. Все — с пылу, с жару. Там, где другой сперва бы возле церкви в праздник самую румяную и длиннокосую высмотрел, да, таясь, до дому проводил, да сестрицу или мамку бы подослал, да у садового забора единственным словцом обменялся, да полгода спустя полненькую ручку бы пожал — там Данилка сразу заполучил девку в охапку, и девка тоже, видать, вся горела!

Федосьица прибежала, когда Третьяк, развлекая общество, скоромные байки сказывал, как сыскал зять перстенек, повернешь — мужской кляп в версту вырастает, и как теща, придя к спящему зятю побаловаться, на такое чудо напоролась…

— Сговорилась я, сговорилась! — С тем запыхавшаяся девка пробилась, минуя старших, прямо к Данилке. — Видела я его — ух, страшный старичище!

— В бане живет? — спросил Данилка, слегка отстраняясь.

Ему было неловко давать себе волю при Семейке.

— А ты как проведал?

Федосьица-то и сыскала кладознатца. Покрутилась вокруг двора того Фомы Огапитова, с девками скоренько знакомство свела. Девки во двор впустили, до баньки довели, обождать велели. Она и передала Абраму Петровичу, как было велено, что-де хотят с ним встретиться и потолковать. Кладознатец назначил время послеобеденное. Он столовался у купца, которому помогал искать еще дедом закопанный горшок с деньгами, и не хотел лишаться сытного обеда.

— Гордый! — определила Абрама Петровича Федосьица. — Привык, что все к нему на поклон идут! И хитрый! А что, спрашивает, ты сама, девка, тоже придешь? Я, говорит, клад один недавно взял, так там колечко с бирюзой было в два рубля, я его себе оставил — вот, думаю, ласковой девке бы подарил!

— Видишь, и твой прибыток наметился, — поддразнил Третьяк.

Данилка надулся. Колечко в два рубля было знатным подарком для девки с Неглинки. У самого-то таких денег не водилось…

— Стало быть, в обеденное время встречаемся у Варварских ворот, знаете, где ветхая церковь Всех-святых-на-Кулишках? — спросил Третьяк. — Он, Фома-то, как раз там на Солянке двор имеет.

— Ин ладно, — согласился Семейка. — Расходимся, что ли? Пошли, Данила. Вот закроют кремлевские ворота — во рву под мостом ночевать будем!

Но Данилка оказался возле Федосьицы с тихим вопросом:

— Как ты одна до Неглинки-то доберешься?

— Да ты не бойся за меня, — сказала Федосьица. — Я вон с Филаткой дойду, он в обиду не даст.

— Почему с Филаткой? — внезапно охрипнув, спросил Данилка. — По-по-чему н-не со м-мной?..

Всякий парень представляет себе заранее, как начнет девку улещать да как продолжит это богоугодное дело. Данилка, наслушавшись конюшенных баек, уже неплохо разбирался, за что и как нужно хватать. Но о том, что в такую минуту от беспокойства начнет заикаться, — и помыслить не мог.

Федосьица тихонько, зазывно засмеялась.