город. Старый снег, скапливаясь в выемках, превращался в серый, дурно пахнущий лед. Воздух пропитывался дымом от тысячи очагов. Пивовары, никогда не прекращавшие промысел, нанимали мальчишек прорубать на каналах лед и черпать снизу воду, что через месяц запенится пивом. Надо всем этим Андомака распространяла свой разум, точно натягивала кожу на барабан.
Теперь, когда ей предстояло стать княгиней и продолжателем нити, то, что раньше было ленивым, обволакивающим течением мысли сквозь мир, сделалось много жестче.
Она муштровала сознание, как стражника или солдата, обучая менее привычным, нежели военные, навыкам. Закрыв глаза и расслабив тело, она силой гнала себя на неизведанные ранее тропы. Осязала кузни Коптильни и пробовала на вкус металлический блеск сбрасываемых в реку отходов. Лекции в университете воспринимались ею легкой мигренью. Дворец – окоченением. Она пробовала вывести себя за городские стены, к больнице и дальше на юг вдоль реки. В иные дни это у нее получалось, но в большинстве – нет. В редких случаях она воспринимала что-то иное, далекое, доносившееся до ее разума, словно отголосок аромата духов из соседней комнаты.
– Хорошо, – произнес мальчишечьим горлом Осай. – Ты делаешь большие успехи. Приглушай дыхание. Попытайся замедлить сердце.
Она попыталась, но это было чересчур сложно. Одновременно осознавать и свое тело и целый мир – все равно что разом дуть и вдыхать. Она почувствовала, как ее сосредоточенность съезжает, соскальзывает. Из горла вырвалось рычание, при этом его услышали только уши. Сознание оказалось глухим.
– Не получается? Ничего страшного, – сказал мальчик, который был князем, который был городом. – Попробуй еще, и в этот раз будь той, кто ты есть. Овладей уже познанным.
Она отделилась от тела, и теперь восприятие необычайно расширилось. Она впитывала мир новыми способами, недоступными, когда наставника не было рядом. Далеко за городом, на западе, маячила прогалина тепла с запахом скотины. Она поплыла туда, поражаясь, насколько отдалилась от Китамара.
– Идет караван, – сообщила она. – Три дня пути?
– Зимний караван? – прикинул Осай. – Кто-то здорово рисковал.
– Везут… перец горошком. Гвоздику.
Кружась, она отлетела за городскую стену, как сухой лист на ветру. Ужасно устала. Пора прекращать. Но Осай пока что не звал обратно. На минуту она очутилась в мрачном месте. Промерзшем, полном крыс. Как будто запалила свечу, чтобы быть тут и там, но без тепла и без света. Просквозила мысль: «Седая Линнет умерла», – но не хватало понимания, что это значит. Значит ли вообще. Пробудился позыв к самоуничтожению – подобно взгляду вниз с высоты башни и трепетному влечению сделать шаг в пустоту.
– Надо заканчивать, – проговорила она. – Прошу.
– Возвращайся, – велел Осай.
Андомака открыла глаза. Чувство тошноты и чрезмерного истончения быстро прошло. Она перекатилась на бок. Тело показалось тяжелым и неповоротливым. Водянистым. Но рядом сидел Осай, с мальчишечьей, однако столь знакомой улыбкой. Старое выражение нового лица уже не вызывало прежней суеверной оторопи, и Андомака поймала себя на том, что мыслит об Осае уже как о подростке. Будто таким он вечно и был.
Князь взял ее за руку.
– У тебя очень хорошо получилось. Таких способностей я не встречал уже многие поколения.
– Спасибо, – поблагодарила она и села.
В храме было промозгло, несмотря на жаровни и лампы. Или ее саму тряс озноб. Привалившись к стене, стоял, сложив руки, Трегарро. Повинуясь кивку, он преподнес Андомаке увесистую черную кружку подогретого вина. Первый глоток ее чуть не сжег, но затем по груди расплылось благодатное тепло.
– Ты самая почтенная и могущественная из женщин своего века, – молвил Осай, и речь звучала так, будто даже он благоговел перед нею. Она отметила удовольствие, которое подарил комплимент, и насладилась его теплом, как от вина особого сорта. Осай перевел внимание на Трегарро:
– Про мою лжеплемянницу ничего нового?
– Пока нет, мой князь. – Голос Трегарро имел непривычную окраску. Даже не то – он действительно был окрашен! Андомака опустила веки, пропуская через себя это странное явление. Слова Трегарро были зернисто-коричневыми и бежевыми, как полированная древесина. Жесткими и прекрасными. – Любовник Элейны – стражник Гаррет Лефт. Это установлено наверняка. Однако с тех пор, как мы его отыскали, влюбленные не встречались в его родительском доме. Вероятно, возможность свиданий была у них, пока дом пустовал во время жатвы. Но мы следим во все глаза, бойцы наготове. Когда настанет момент, мы его не упустим.
Что-то еще не давало Андомаке покоя, но, к сожалению, опять подкатывала дурнота. Что-то насчет того зимнего каравана, вдобавок было неясно, почему она оказалась способна его узреть, хотя все прочее за стенами давалось ей с огромным трудом. Трегарро встал рядом, и его озабоченность ощущалась как ее собственная.
Мальчик издал горловой, щекочущий присвист. Находись он в теле, которое Андомака знала, когда была помоложе, этот звук значил бы нетерпение. Возможно, означал и поныне. Князь проговорил:
– Из двух зол ожидание для нас предпочтительнее поспешности. – Однако в словах слышалась неприязнь. Словно он уговаривал себя в это поверить.
Взор Осая затуманился, пред ним предстало нечто недосягаемое Андомаке. Там, где этот мир, Трегарро и ее смертная плоть обретали странным образом явь, князь Осай был ограничен своим телесным пределом. Что же творилось внутри него, от нее было скрыто, подобно лицу за праздничной маской. Будто услышав племянницу, он перевел взгляд обратно и положил худую руку подростка ей на плечо.
– Ты – все, на что я уповал. Тебе суждено спасти Китамар.
28
Новости облетели каждый квартал к западу от реки, вызвав кипучее оживление во всех питейных заведениях. В гильдейских залах беспрерывно проводились многолюдные собрания, где торговцы и ремесленники порицали это событие либо отстаивали его пользу, и не раз приходилось вызывать охрану, чтобы жаркие споры не выплеснулись на промерзшие улицы. Ставни магистратской управы и налоговой службы далеко за полночь подсвечивало мерцание ламп, пока письмоводители и законники вчитывались в контракты, гильдейские договоры и городские указы.
Зимний караван прибыл.
Невдалеке от храмовых врат сколотили загон. Там разместили дюжину косматых инлисских лошадок под запорошенными попонами. Полдюжины фургонов с подернутыми инеем кожаными пологами расставили кругом. Распорядитель каравана был толстяком с лохматой, под стать коням, бородой. Его спокойствие говорило о том, что подобные скандалы ему не в новинку и даже отчасти забавны.
Караван по-тихому выписали три купеческих семейства. Риск был велик, и деньги выплачивались вперед. Ныне, когда реку все еще сковывал лед, а весна лишь изредка извещала о себе менее кусачим ветродуем, караванные вкладчики дерзнули покуситься на сделки с пряностями. При удаче к тому времени, как до города доберутся сезонные повозки и лодки,