к себе емкость с алкоголем.
- А не кажется ли мне, но водка тебе понадобилась лишь для того, чтобы Терину кости сломанные вправить?
- А тебе-то что?
- Мне? Ничего. А ты, наверное, в иномирье своем, только тем и занималась, что кости вправляла.
Да неужели мне удалось ее смутить?
- Нет, - бормочет Дуся, - не вправляла.
- Но готова, - добиваю я, - заняться здесь именно этим.
- Да! - кричит она, - готова, и что с того?
- Ничего, - отвечаю, старательно изображая на лице равнодушие, - совершенно ничего. Я, в принципе, и хотел, чтобы мага пытали. Я, правда, не предполагал, что он от этого умрет. Но тоже неплохо.
- Идиот! - визжит Дульсинея. - Придурок!
- Я, - спрашиваю, - придурок? Отчего же? Женщина, которая представления не имеет о сложных переломах, собралась лечить их, а я придурок? Нет, я просто называю вещи своими именами. Иди, красавица, иди. И, может, гномья водка позволит тебе не слышать его предсмертные вопли. Ты уж тогда на мага ее не трать. Сама выпей.
- Убью! - рычит Дульсинея.
- Знаю, - спокойно отвечаю я.
Проходит секунд десять.
- И что ты предлагаешь? - интересуется Дуся, уже не пытаясь перейти на возмущенный визг или гневные вопли.
И вот тут я удивляюсь сам себе. С другой стороны, а зачем было это все затевать?
- Я сам это сделаю.
- Ой, насмешил! Наш золотой мальчик умеет справляться с переломами?
- Я - умею.
- С какого бы перепугу тебе такое уметь?
- Дульсинея, каким бы ни было плохим Ваше впечатление обо мне, тем не менее, я вынужден отметить. Я - принц. Это - не только привилегия. Меня многому учили. В том числе на случай войны, зашивать раны и вправлять переломы.
Хм, я рычу? Я - рычу. И это действует. Во всяком случае, зараза эта смотрит на меня крайне недоуменно и молчит. Ну что ж. Я прав. Я прав, и потому именно мне следует лечить мага. О, что же я делаю-то?
Не знаю, как выглядел маг, когда Дульсинея в первый раз к нему приходила, но сейчас - погано. Настолько, что даже наше с ней эффектное появление его не особо-то волнует. Осторожно касаюсь ладонью его лба. Очень-очень горячий.
- Вальдор, - шепчет он, открывая воспаленные глаза, - и ты здесь.
Дуся отталкивает меня в сторону и эдак мелодраматично падает перед магом на колени.
- Теринчик! Тебе плохо? Я все принесла.
Что за дурацкая манера у женщин - задавать такие вот вопросы. Нет, ему очень хорошо. Прилег отдохнуть, а тут мы нарисовались, отвлекаем.
- Зачем он? - еле слышно произносит маг, показывая на меня взглядом.
- Пришел на тебя посмотреть. Позлорадствовать, - бодро рапортую я.
- А... Понятно...
Маг вновь закрывает глаза, и у меня такое ощущение, что сейчас он потеряет сознание. А мне это совершенно неинтересно. Как же мы водку в него вливать будем? Вот уж будет здорово, если маг в разгар операции вдруг придет в себя и дергаться начнет.
- Иллюзия, - шепчет он, и Дуся спохватывается, практически взлетает на ноги и начинает шустро так тапком своим махать. Выглядит, надо признать, забавно.
- Эй, друг, - зову я и легонечко хлопаю мага по щеке, - не спи.
- Не смей его бить, - где-то за спиной всхлипывает Дуся. Хорошо, хоть за руки не хватает.
Терин открывает глаза.
- Мне лучше.
- Ага, некромант, лучше тебе, как же. Вот сейчас мы тебя полечим, может, и станет тебе лучше.
Признаться честно, на его руки мне даже смотреть страшно, а не то, что кости вправлять, и это несмотря на то, что всей картины я не вижу - кое-что скрывают рукава рубашки.
Ну да, пару-тройку раз я это делал, но сейчас... А сейчас я в ужасе. Только бы не показать это.
- Дусь, - говорю, собрав все мужество, - начинай его поить.
- Что это? - слабым голосом интересуется маг.
- Что-что, - ворчит Дульсинея, - анестетик. Гномья водка.
- Не хочу... - бормочет волшебник этот недобитый.
- Надо, Федя, надо, - говорит что-то странное (какой Федя?) Дуся, приподнимает магу голову и начинает аккуратно вливать в его рот жидкость. Гадостное, скажу я, пойло. Неудивительно, что Терин фыркает, кашляет и даже пытается отплевываться.
Я же, пока алкоголь на него не подействовал, достаю нож.
- Что, решил добить, чтоб не мучился? - невесело шутит Дуся.
- Да, - отвечаю, - это первое, что пришло мне в голову. Но я пока не готов нанести ему удар милосердия.