Читать интересную книгу Новый Мир ( № 6 2009) - Новый Мир Новый Мир

[7] Я твой бог (лат.) . Слова Амора, явившегося Данту во сне («Новая жизнь»).

[8] Перевод И. Озеровой.

[9] Ellmann R. The Identity of Yeats. N. Y., 1964, p. 264.

[10] Jeffares A. N. A New Commentary on the Poems of W. B. Yeats. Stanford, 1984,

p. 250.

[11] Ellmann R. Cit. op., p. 264.

[12] Unterecker J. A Reader’s Guide to William Butler Yeats. N. Y.,1959, p. 189 — 191.

[13] «Он мечтает о парче небес» из сборника «Ветер в камышах» (1899).

[14] JeffaresA. N. Cit. op., p. 250.

Мужчины пьют стоя

Весенний сияющий Ричмонд, западное предместье, до Черринг-кросс рукой подать, полтора десятка километров все-таки будет, и хорошо, что не виден, но неявно присутствует другой берег реки, Темза (вдали) предъявляется, с маленьким, если присмотреться, катером, славный сельский пейзаж, зеленый лужок, деревья позируют с голыми ветвями, иные в цвету, иные уже в легчайшей листве, не может не радовать в хмурую московскую зиму, ушла весна, и красота ушла, коль я и впрямь была тогда красива, ушла весна и красота, не диво, что счастье прочь, что все покрыла мгла [1] , весна и красота никуда не ушли и определенно не уйдут никуда, им и здесь хорошо, вот они, на картинке, какая там мгла?! солнце украшает траву, реку, лицо, руки, блузку, вполне счастливая, у живой изгороди, Ксения Атарова с начинающейся улыбкой, с короткими рукавами, внизу и с краю, как изображали себя художники больших мистических полотен в старые времена, кои принято называть добрыми, что в них такого особенно доброго, это если смотреть на лицевую часть обложки, но пейзаж, огибая корешок, продолжается далее, так что она, Ксения, а не обложка, оказывается все-таки в центре, что для смиренных художников прошлого совершенно непозволительно, такая авторская двойственность, и с краю, и тем не менее в центре, теоретически не сочетается вовсе, практически сочетается без вопросов, самым естественным образом, в центре, поскольку вся Англия, какая ни есть, ее, созданный ею мир, во всяком случае, в пределах обложки, с краю, поскольку Англия заполоняет все мыслимое пространство, с маленьким Ричмондом в углу и уж совсем крохотной женской фигуркой, в сто раз меньше, чем на обложке, у живой изгороди, иллюзорной, впрочем, как и сам Ричмонд, ибо здешний, в книжке, ландшафт исключительно литературный, моя (атаровская) Англия — большое средиземье английской литературы, включающее в себя множество разнообразных стран, с различимым в подзорную трубу, с ричмондской, надо полагать, колокольни, островом Робинзона Крузо, с Гринландией (Грэма Грина), страной с весьма обширной и причудливой географией, с Мадрасом, один рифмоплет из Мадраса оседлал раз осла, не Пегаса, но ослиные уши ему ранили душу, и погиб рифмоплет из Мадраса, с Лиссабоном, где завершил свое жизненное странствие Генри Филдинг, с близкой, вовсе не отделенной морем, Россией, на границе коей щелкают орешки Стерн с Радищевым одесную и Карамзиным ошуюю, искусство путешествовать, на мой вкус, не хватает блудного стерновского внука Ерофеева, не пригласили, зато на пиру есть место Гейне, и все равно не хватает Ерофеева, определенно избранный, но не званый, Венедикта, разумеется, совершенно вылетело из головы, что есть еще и Виктор, при чем тут Виктор, на всякий случай справлюсь сейчас в именном указателе, вдруг пропустил, Елизавета I есть, Елистратова А. А. есть, Ерофеева нет, кузина княжны Алины, Ричардсона любившая, но не читавшая, в отличие от своей дочери, главной барышни русской словесности, и Ксении Атаровой, любивших и читавших, я люблю занудные, тягучие романы, люблю надолго погрузиться в этот уютный вымышленный мир, так вы считаете, Кларисса была скучной дурой?

с детскими и взрослыми литературными пристрастьями Ксении Атаровой, с курсовыми работами, с эпизодами московских застолий, с фрагментами не написанной пока докторской, и опять Стерн, вот он, в обществе Льва Толстого, а вот, взгляните в семейный альбом, в компании с Прустом и Джойсом, на миг возникает Изя Шамир [2] , infant terrible тель-авивской литературной тусовки, но нет Толкиена, Чехов, пожалуйста, без Чехова не обойтись, нашлось место даже Софье Андреевне Толстой, почему нет Толкиена? дурацкий вопрос, так устроена ее Англия, в твоей есть, в ее нет, спроси еще, почему нет Роулинг, пейзаж Ричмонда имеет право на существование в этом мире только лишь как литературный артефакт, только в таком качестве он легитимен, сам по себе Ричмонд условен и неубедителен, убедительность и безусловность сообщает ему английская литература в лице своей полномочной представительницы Ксении Атаровой, вот она, в левом нижнем углу, с пятнами весеннего солнца на руках, на лице, на блузке, и еще раз скажу, хотя и нельзя объять необъятное, путешествие без Ерофеева несовершенно.

«Мой муж был англоманом. Неизменный тост в нашем доме: „Здоровье Ее Величества Королевы Английской! Мужчины пьют стоя!” Может, и на мне женился потому, что я филолог-англист?.. Языка, правда, не знал». Из «Кратчайшего введения» Ксении Атаровой. Подсоветская Россия — страна многообразная и удивительная: уж тот, кто сохранился, — тот сохранился! Из ее же преамбулы к главе «В мире абсурда»: «Нонсенс — чисто английское понятие.

Не спорю — и в России был свой нонсенс — обэриуты. А во многих европейских странах — театр абсурда... Однако для Англии нонсенс органичен, для России — нет. Что до абсурда, это другое. Абсурд трагичен, нонсенс — комичен».

Для России не органичен? Англоман, не знающий английского языка, — не нонсенс? Самый что ни на есть русский нонсенс! Чистой воды.

На задней стороне обложки над живой изгородью, над деревьями, над тянущимся вверх, увенчивающим церковь крестом, в высоком ричмондском небе плывут вопросы, ответы на которые любознательный читатель может почерпнуть в атаровской Англии: «Прав ли Пушкин, считавший Клариссу Ричардсона „скучной дурой”? Почему Филдинга можно назвать конструктивистом, а Джойса глобалистом? Что сближает Лоренса Стерна и Льва Толстого?» и другие, не менее важные. Это напоминает мне вопросы Билли Грема типа «Почему небо голубое?». Обещал объяснить, но так, кажется, и не объяснил. Ксения Атарова, в отличие от великого проповедника, обещает, не обманывая. Вот пассаж о Филдинге, не объяснение, конечно, объяснение в свой черед, а приложение к нему, иллюстрация: «Его лучший роман — „История Тома Джонса, найденыша” — подобен, образно выражаясь, Центру Помпиду в Париже, где обнажены все внутренности здания, или, снижая сравнение, какому-нибудь новомодному пиджаку, у которого по фасону все швы застрочены наружу. Короче, можно сказать, что Филдинг — был первым конструктивистом в истории искусства, задолго до появления этих тенденций в архитектуре и живописи».

В самой сердцевине этой моей , без Толкиена и Ерофеева, Англии обретается любимый атаровский персонаж, впрочем, все здесь любимы, все привечаемы, никто не уйдет без поцелуя, но Вирджиния Вулф все-таки с особым статусом, всегда рядом, пользуется особой приязнью, о чем бы ни шла речь, всегда скажет слово, так вот в самой сердцевине моей Англии Вирджиния Вулф выстраивает свою Россию, «Русская точка зрения», образцовое эссе, я бы им угощал старшеклассников, немедленно включить в школьные хрестоматии русской литературы, русский литературный пейзаж, глядя из Лондона, Чехов, Достоевский, Толстой, масса тонких замечаний, отмеченных культурной дистанцией, остранение, восхищение, вплоть даже до упоения, неутешительный, плод трезвости, эпилог: «Но наш ум отражает пристрастия своего отечества, и нет сомнения: когда ему попадается такая далекая литература, как русская, наши суждения могут сильно отклоняться от истины».

Ну вот, сказал, не отделена морем, был не прав: отделена. Среди любимых Ксенией Атаровой, конечно, и Честертон, и его прогулки с Диккенсом, Атарова написала предисловие к русскому изданию, и вот оно, в ее Англии, Честертон представлен многообразно, цитировать его можно бесконечно, в сущности, он разобран на цитаты, они самодостаточны, в юности я прочел сначала самиздатскую подборку его цитат, вышедшую из рук Наталии, нет, все-таки Натальи, Трауберг, и только потом первый (для меня) детективный рассказ, кажется, в «Химии и жизни», в России нет нонсенса? вот как завершает Честертон свое сверкающее остроумием эссе о Джейн Остин: «Нет и тени намека на то, что этот независимый ум, эту смеющуюся душу хоть сколько-нибудь тяготила сугубо домашняя рутина. Погруженная в нее, Остин писала какую-нибудь историю, замкнутую домашним кругом, словно вела дневниковые записи между приготовлением пирогов и пудингов, даже не удосужившись выглянуть в окно и заметить Великую французскую революцию».