про стыд.)
Бессмысленность
Крайняя форма уныния, способная настигнуть, если текст долго сопротивляется, и/или не продается, и/или не встречает одобрения и понимания коллег и окружения.
Ощущение неудачи и потери смысла, как все наши переживания, может в худшем случае способствовать депрессии и потере веры в себя, в лучшем — к переосмыслению ситуации.
Нужен ли нам этот проект? Дорог ли?
Что с этим текстом по большому счету не так?
Надо ли работать со своим состоянием или оно индикатор того, что мы просто в неправильной ситуации, черт побери?
Если опускаются руки, нужно быстрее обсудить это с тем, кому доверяем, будь то учитель, коллега или психотерапевт. Или же — если мыслите себя самураем-одиночкой — выпишите мысли на бумагу, и пусть пару дней отлежатся.
Волшебный эффект изымания собственных дум из головы и фиксации их вовне — хорошая отправная точка выхода из подавленности. Некоторым отлично помогает самоирония. А кому-то — новая затея.
Закончил, и привет большой
Как говорилось выше, окончание проекта способно вызывать разные реакции. С текстом проживается жизнь — длинная ли, короткая ли, — но на какое-то время он становится сюжетообразующей составляющей нашей повседневности.
Даже если мы ждали окончания работы как манны небесной, у нас сформирована привычка «жить вокруг проекта», своеобразная зависимость, и это значит, что теперь мы попадаем в неизбежный «межпроектный карантин», то есть в другой ритм и распорядок жизни, в буферную зону, где иной раз можно потеряться и загрустить, но в идеале стоит отдышаться, оглянуться и решить, что делать дальше.
Если мы заметили за собой склонность к «минусовым» переживаниям, следующим за окончанием работы, нужно постараться подстелить соломку и опять-таки найти индивидуальный способ восстановления. Все что угодно в спектре от непрерывного сна до альпинизма, главное — осторожно.
Внутренние критики: бестиарий
Про фигуру внутреннего критика на фоне повального увлечения популярной психологией не говорил только ленивый. Критик появляется, конечно, не только у писателей. Странен тот человек, который не подвержен хотя бы малой доле самокритики.
Но, как и эффект самозванца, у людей творческих профессий критик может быть чрезвычайно жесток и говорлив. Самое противное, что критик рядится в одежды благоразумного защитника, призывая нас не позориться, не продолжать, заранее смириться перед неудачей. Как замечательно сказал Нил Гейман, «писателю, особенно начинающему, нужно обладать изрядной долей наивного безрассудства, свойственного семилетним мальчишкам».
«С одной стороны, чтобы успешно функционировать, нужно верить в себя и в свои способности и накапливать порядочную уверенность. С другой стороны, чтобы хорошо писать или как минимум чтобы просто являться хорошим человеком, нужно быть способным в себе сомневаться, то есть заигрывать с возможностью того, что вы кругом не правы, что отнюдь не знаете всего, и более того, еще хорошо бы уметь испытывать симпатию к людям, чьи убеждения и жизненные воззрения кардинально отличаются от ваших», — сказал писатель Джонатан Франзен в интервью The New York Times[26].
А Энн Ламотт, автор книги «Птица за птицей»[27], формулирует напряжение между критическим отношением к себе и уверенностью так: «Писательство состоит из самогипноза — когда вы гипнотизируете себя до состояния веры в себя, делаете свою работу, а потом разгипнотизируете и смотрите на написанное с холодной головой». И еще оттуда же: «Нам нужно добиться тишины в голове, чтобы суметь услышать своих персонажей и позволить им направлять движение истории».
Конечно, у каждого — собственный на «цвет и вкус» критик. Из их модификаций можно было бы легко составить бестиарий. У кого-то он сидит на плече подобно неуемному попугаю, вещает голосом мамы или учительницы, у кого-то оформился как абстрактный, впитавший от разных оценивающих голосов понемногу, скептик. Мой критик, например, — это строгая женщина, похожая на Вирджинию Вулф, которая выразительно закатывает глаза, демонстрируя боль от моего несовершенства. От нее не убежать, ей не угодить, поэтому я отношусь к ней как к родственнице — противной, но родной. Время от времени она, как ни странно, действительно «причиняет добро», удерживая от глупостей.
Так, внутренний критик, вытащенный на свет сознания, услышанный и рассмотренный, может оказаться не столь вредоносным. Действуя ему вопреки, мы укрепляем волю, а, прислушиваясь к его особо громким воплям, иногда корректируем маршрут в лучшую сторону.
Страх оценки
За страхами, связанными с реакциями других людей, — страхом оценки, неприятия, непонимания, неодобрения, — стоят разные эмоции: тут и чувство профессиональной неудачи, и одинокое ощущение инаковости с вытекающим из нее социальным провалом, который наш рептильный мозг считывает практически как отторжение от племени-стаи и смерть в изгнании.
Авторы исследования «Искусство и страх» отмечают: «Разница между принятием и одобрением тонкая, но значительная. Принятие означает, что то, что вы создали, считается настоящим, а одобрение означает, что ваше произведение нравится».
Однако страхи эти естественны, браться за их тотальное искоренение было бы странно. Вопрос в том, насколько они сильны и мешают ли нормально жить. Это, кстати, можно определить простейшим вопросом: как сильно я боюсь этих факторов по десятибалльной шкале?
Хорошая новость заключается в том, что страх оценки снижается с опытом, пропорционально тому, насколько мы сами определяем собственные критерии качества и вкуса и можем на них опираться.
Конечно, все равно остаются те, чье мнение для нас критически важно, — как правило, это заказчики, эксперты и близкие из числа уважаемых коллег. Но если бы их не осталось, это бы означало, что мы качнулись в другую крайность — в ощущение собственной грандиозности. Что, как кажется, гораздо неприятнее.
В работе сценариста кроется и еще один момент напряжения: когда вы занимаетесь энтертейнментом, продукт должен быть воспринят публикой, он должен нравиться — это ожидания, возлагаемые индустрией. И здесь легко соскользнуть в область простых, стереотипных решений, пойти проверенным путем и начать создавать шаблонный вторичный продукт, как бы гарантирующий принятие. Во всяком случае, наше телевидение шло подобным путем — до того момента, пока не начало массово терять даже самую, казалось бы, проверенную аудиторию, изученную социологическими опросами и фокус-группами.
По этому же пути маркетинговых решений идет, как правило, и киноиндустрия. Оно и понятно: риски и вложения велики, и все хотят нащупать твердую почву. В то же время опытные игроки знают, что рецепта нет. Как гласит голливудская поговорка, Nobody knows nothing — «Никто ничего не знает», несмотря на маркетинг и просчитываемые тренды. Это, в сущности, хорошая новость, так как оставляет возможность для эксперимента или, по крайней мере, для его лоббирования — при условии, что нам как писателям хватает оригинальности, а нашим партнерам — любопытства и смелости.