Пока Нина выбиралась из задвинутого столом кресла, Мария успела прошипеть:
– Зачем она?
– Молчи, – так же прошипела Варенька.
В комнате она заставила Марию лечь, растёрла ей виски и запястья уксусом, расстегнула лиф, словом, делала всё, что положено делать при дурноте, а сама, меж тем, говорила:
– Надо же, Нина, какая ты скрытная… Дай мне полотенце. У тебя жених есть, ещё в Петербурге сговор был, а нам, подругам, ты ни слова.
– Ну, сговора не было ещё… – потупилась Нина.
– А как? – вскинулась Варенька, – он посватался, и вас благословили?
– Да нет, – совсем смутилась Нина, – ещё не сватался… Он не смеет, ведь я из такой знатной семьи… Но он меня любит, я всё вижу в его взгляде. Он как увидел меня прошлой зимой… А я – его. Он тогда только из Италии приехал… Знаете, говорят, что людей бог по двое создаёт, а на земле они разъединены, и ищут друг друга. Вот мы с ним – две половинки! Я как увидела его, сразу это поняла!
– А он тебе говорил что-нибудь… об этих половинках? – вкрадчиво спросила Варенька.
– Ах, ну где было говорить? Всегда при людях. И он такой застенчивый. Ведь между нами такая разница в положении.
– Какая же разница? Ты княжна, а он князь, – сказала Варенька.
– Но ведь он сирота, приёмыш. Отец говорил, что его усыновил Борис Голицын.
– Отец говорил? А сам он тебе не рассказывал?
– Ну когда ж ему было рассказывать, мы только во время танцев несколько слов… А сегодня и этого не удалось, царь ему задержаться не позволил, сразу отослал. Но он скоро опять приедет.
– Откуда ты знаешь? – быстро спросила Варенька.
– Макаров говорил. Он генералу Алларту приказ повёз и сразу должен с ответом вернуться.
Она длинно вздохнула.
– Отец говорил, как война кончится, он с ним об нашем союзе поговорит.
Варенька фыркнула:
– Это что же, не он тебя, а ты его сватать будешь?
– Вовсе не я, а отец! Это совсем другое дело. У нас на Кавказе есть такой обычай, чтобы отец невесты с отцом жениха договаривались. Вот он с его приёмным отцом и поговорит. Ой, Маша, а Голицын этот, Борис, он ведь родственник твой?
– Отец, – сказала Мария бесцветным голосом.
– О-ой! – Нина подбежала к кровати, села на корточки у изголовья, – верно, ты ведь Борисовна. И как же мне раньше в ум не пришло! Значит, ты моей сестрой будешь!
Мария закрыла глаза. Варенька потянула Нину за руку.
– Ты иди, пусть она поспит.
– Я за лекарем схожу.
– Не надо, он был уже, иди.
Варенька закрыла за Ниной дверь и задёрнула дверную штору.
– Вот видишь, всё одни её выдумки, а ты уж и обмерла.
Она засмеялась, глядя на вскочившую с постели Марию.
– Ах, ты смеяться! – закричала та и бросила в неё подушкой.
– Маша, уймись!
Варенька тщетно старалась закрыться от летящих в неё диванных думок.
– Сдаёшься?
– Сдаюсь, сдаюсь.
Мария распахнула дверь на балкон.
– Как хорошо на воле! И пахнет как! Пойдём купаться, Варюша?
– Ночью-то?
– А что ж, что ночью. Ещё и лучше – нет никого.
И они пошли купаться, оглядываясь и вздрагивая при каждом шорохе. Купалась, правда, одна Мария, а Варенька не решилась раздеться – сидела в проёме купальни и шептала:
– Маша, плыви назад, хватит. Маша, на берегу кто-то ходит.
А потом им захотелось есть и они, послав проныру-Глашу на кухню, умяли целую корзинку булочек и сочней с творогом.
– Как я рада, что ты ободрилась! – говорила Варенька, глядя на вкусно жующую Марию. – Смотри только, не лопни, корсет-то не застегнёшь завтра.
– А мне-то что, я под арестом, выходов мне не делать, корсет ни к чему.
Обе засмеялись.
Заглянула княгиня Долгорукая и воскликнула:
– О, какая картина! А Катерина Алексевна волнуется, почитает тебя больной. Ну и отлично. Сейчас только что молодой Шереметев прибыл, он у царя. Сейчас уже поздно вам видеться, а завтра с утра ты к нему, Мари, сразу выйди. Царь хотел завтра же и венчанье, еле мы его с царицей уговорили до послезавтра отложить – надобно же приготовиться. Хоть и походная свадьба, но всё же свадьба.
Варенька испуганно смотрела на Марию, но та, не изменившись в лице, спросила:
– А Шереметеву уже эту новость сказали?
– Сказали. Как он вспыхнул! И сказать даже ничего не смог, так молча в кабинет к царю и прошёл. Я думаю, Мари, это хорошая партия, со всех сторон хорошая – и по родству, и по выслуге у государя, и сам жених хорош. Я видела, как вы с ним танцевали – ладная вы пара.
Марья Васильевна встала.
– Покойной ночи, Мари, ложись скорее, чтоб завтра заспанной не быть. Пойдём, Варя.
Варенька пыталась замешкаться, но княгиня с мягкой настойчивостью взяла её за руку.
– Пойдём, пойдём, поздно уже.
Утром Мария чувствовала себя, как солдат перед сражением. То есть она, конечно, не знала, как у настоящих солдат перед настоящей битвой бывает, но ей казалось, что именно так они отодвигают от себя всё неважное и собирают все мысли и силы души на одном, а тело их равно готово и драться, и бежать, и кричать, и всё что угодно, всё, что только понадобится для победы.
Она одела коричневое с золотыми позументами платье, а волосы причесала гладко, сколов гребнями тёмной кости. Посмотрела в зеркало – лицо бледное, и глаза будто старше стали, губы не такие яркие, как всегда, поджаты.
Шереметев ждал в маленькой гостиной между царицыными и царёвыми покоями. При виде неё он вскочил и бросился навстречу, но остановился, наткнувшись на её церемонный вид. Следуя её примеру, он вынужден был проделать все правила этикета, и видно было, что это несколько охладило его горячность.
Сели.
Мария хотела было произнести приготовленную речь, но Михаил опередил её.
– Мария Борисовна, вчера государь известил меня о моём счастии, о том, что мне назначено быть вашим супругом. Поверьте мне, что это было моим страстным желанием, мечтой, и какие бы обстоятельства… – он запнулся, – каким бы причинам ни был я обязан…
Было странно видеть его, всегда самоуверенного, весёлого и сильного, таким смятённым, запинающимся и краснеющим.
Мария серьёзно взглянула в его лицо и медленно заговорила:
– Михаил Борисович, вы, я чаю, знаете, какая здесь история вышла. Наследник престола вздумал удостоить меня своим вниманием и приказаниям государя об женитьбе его на назначенной ему невесте противился. Потому его величество счёл лучшим для него привести меня в такое состояние, при коем его ко мне склонность препятствием к назначенному августейшему союзу быть не могла бы. Притом моё нежелание вступать в брак царь во внимание не взял и обошёлся со мной, как со своей холопкой.
При этих словах она подняла опущенные во всё время речи своей глаза и взглянула в лицо Шереметеву. Он был уже не красен, а напротив, бледен.